Талант есть чудо неслучайное

себе самом, Себе ответить самому письмом?!

...От понедельника до субботы, От новогодья до ноября Эти свистящие повороты

Все вхолостую, впустую, зря.

86

Самоанализа многие поэты избегают — иногда, возможно, из-за боязни обвинений

в самокопании, иногда, возможно, из-за того, что и анализировать-то почти нечего. Но

только самоанализ дает право на анализ мира объективного, ибо все призывы к

совершенствованию бытия мало чего стоят без попытки самоусовершенствования.

Строки Межирова:

До тридцати поэтом быть почетно,

И срам кромешный — после тридцати,—

конечно, нельзя понимать буквально. В них скорее есть мучительный вопрос. В

нашем веке люди развиваются вроде бы ускоренно.

Но духовное развитие не определяется только усвоением информации. Наоборот, ее

беспрерывный поток может замедлять психологическое созревание. Поэтому, как это

ни парадоксально, мне кажется, что при существующих информационных ускорителях

духовные возможности многих одаренных людей будут раскрываться именно после

тридцати, после сорока и даже после пятидесяти.

При современном бешеном темпе мира внешнего внутренний мир формируется

сдержаннее, может быть из инстинкта самосохранения. В последние годы нас огорчает

отсутствие «красивых, двадцатидвухлетних» а поэзии, тем не менее радует то, что в

уже зрелых поэтах проявляются черты духовной концентрации, ведущей к

нравственному обновлению.

Пример такой концентрации — книга Межирова, где даже известные ранее стихи

впервые так цельно сфокусировались. Я не слишком доверяю сентиментальному

термину «вторая молодость». Речь идет о новом качестве зрелости. О Межирове в

основном писали как о «поэте военной темы». На самом деле, как показывает эта

книга, он представляет собой гораздо большее явление, хотя постоянное возвращение к

фронтовым истокам служило и служит ему моральным спасением в преодолении

одиночества:

Воспоминанье двигалось, виясь Во тьме кромешной и при свете белом, Между

Войной и Миром — грубо, в целом — Духовную налаживая связь.

169

Удивительные по достоверности стихи «С войны», «Артиллерия бьет по своим»,

«Календарь», несмотря на то, что написаны на военную тему, не ограничены

временной локальностью, а распространимы на жизнь во всем ее надвременном

единстве.

Одно из самых сильных произведений Межирова —-«Баллада о цирке». Баллада

похожа на поэму с потерянными главами, где, возможно, уточнялось, почему именно

поэт «той войны, Той приснопамятной волны... обезголосел, охладел» и снова вернулся

к мотогонкам на вертикальной стене. Сквозь легкий флёр мистификации, темы

вертикальной стены, проступает тема нового круга дантова ада:

Вопрос пробуждения совести

заслуживает романа. Но я ни романа, ни повести

об этом не напишу. Руль мотоцикла,

кривые рога «Индиана» В правой руке,

успевшей привыкнуть к карандашу. А левой прощаюсь, машу. .

Я больше не буду

присутствовать на обедах, Которые вы

задавали в мою честь. Я больше не стану

вашего хлеба есть, Об этом я и хотел сказать.

Напоследок...

...Он стар, наш номер цирковой, Его давно придумал кто-то, — Но это все-таки

работа, Хотя и книзу головой.

...По совместительству, к несчастью, Я замещаю завлитчастыо.

По сравнению со стихами некоторых поэтов, взвинчивающих себя до истерической

самоисступленности и таким образом создающих видимость темперамента, это

выглядит несколько суховато. Но, может быть, истинный темперамент скрывается не в

буйном раздрызге, а именно в сдержанности? Самобезжалостность Межирова дает ему

право на безжалостность, направленную вовне. Но каков же адрес этой

безжалостности? Перелистаем книгу.

87

Бестолково заводят машину. Тарахтенье уснуть не дает. Тишину истязают ночную

Так, что кругом идет голова. Хватит ручку крутить заводную — Надо высушить свечи

сперва!

Презрение профессионала к дилетантам. Что ж, оправданное презрение...

Этот город, как колокол-сплетник, Всюду радость мою раззвонил, Чувств моих не

жалея последних, Клокотал, выбивался из сил. Волю дал этот город злословью, Этот

колокол невечевой Над моею последней любовью Усмехался ухмылкой кривой.

Ненависть к соглядатаям, к сплетникам, превращающим чужую трагедию в

собственное садистическое раз* влечение. Что ж, оправданная ненависть.

Набравшись вдоволь светскости и силы, Допив до дна крепленое вино,

Артельщики, завмаги, воротилы Вернулись на Столешников давно.

Что ж, оправданное раздражение, хотя этот адрес можно было бы укрупнить.

А вот уже блестящий гротесковый монолог завмагов от искусства:

В жизни века наметилась веха Та, которую век предрекал: Ремонтируем комнату

смеха — Выпрямляем поверхность зеркал. ...Пусть не слЦКом толпа веселится,

Перестанет бессмысленно ржать, — Современников доблестных лица Никому не

дадим искажать!

Написано резко, с ядовитой безжалостностью. Что ж, и это оправдано. И все же

если адрес самобезжалостности у Межирова всегда точен, то адрес его

безжалостности, направленной вовне, иногда весьма расплывчат и поэтому

двусмыслен. Таковы стихи о мастере, в ужасе наблюдающем поведение «буратин, мат-

решек и петрушек», сделанных его руками. Тема разве

171

лишь для легкого бурлескного проигрыша по клавишам, а вовсе не для