Талиесин

Мальчик взял орех и положил в рот. Орех был чуть пережаренным, но приятным на вкус. Он медленно прожевал и огляделся, пытаясь выяснить, не произвел ли орех какого-нибудь действия, но вроде все было без изменений.

— Ну так, малыш, ты знаешь, что такое вдохновение? — спросил друид.

— Знаю, учитель, — отвечал Талиесин. — Это то, что бард обретает в своем сердце. Хафган говорит, это врата в Иной Мир.

— Верно. — Кормах кивнул. — Хочешь сам увидеть эти врата, Талиесин? — Мальчик кивнул. — Очень хорошо, просто закрой глаза и слушай. — Талиесин закрыл глаза, но слушать было трудно.

Верховный друид медленно запел, однако как ни старался Талиесин сосредоточиться, он то и дело отвлекался на что-то постороннее, а вскоре и вовсе потерял нить повествования. Слова Кормаха отдавались в ушах, но пение старого друида превратилось в невнятную череду бессмысленных слогов. Казалось, он закрыл глаза для одного мира и открыл для другого — очень похожего на наш, но с вполне четкими отличиями.

Перед Талиесином были знакомые деревья, трава, пни обычного мира, но небо пылало расплавленной бронзой, словно свет исходил не от солнечного диска, а от самого неба или от огромного, неведомого источника, чье свечение успевает рассеяться по пути, — как будто смотришь на огонек лучины сквозь тканый полог шатра.

Мальчик вгляделся и понял, что сами деревья и даже травинки лучатся нездешним светом. Воздух вокруг — если это можно было назвать воздухом, ибо Талиесина окружало что-то плотное и тяжелое, больше похожее на прозрачный туман, — тоже немного светился, и казалось, что вся земля окутана сияющей дымкой. Дымка эта слегка дрожала от чудных напевов, ярких и переливчатых, как пастушеская свирель, только чище, тоньше и переменчивее, словно ручей. Мелодия явно исходила от растущих деревьев, потому что, кроме них, вокруг не было ни души.

Вдалеке, за широкой всхолмленной равниной, вставали горы, их пики терялись в сияющем небе. Талиесину пришло в голову, что, стоит сделать шаг, и он перенесется через равнину к далеким кручам. Там будут пещеры, ведущие вниз, вниз, вниз — в темные подземные области. Однако Талиесин не сделал этого шага и не перенесся в горы: вместо этого он повернулся и увидел невдалеке ручей, бегущий между деревьями в лесное озерцо.

Почва под ногами пружинила, как будто трава выталкивала стопу; взглянув под ноги, Талиесин заметил, что не оставляет обычного отпечатка, заметен был лишь чуть светящийся след. Он прошел вдоль ручья к озерцу, опустился на колени в кустарнике у кромки воды, возле самого впадения ручья, и стал смотреть на хрустальную воду, бегущую по сверкающей, словно янтарь, гальке. И здесь, под водой, он различил девушку, спящую среди длинных, зеленых, покачиваемых течением водорослей.

По воде пробегала рябь, и белое одеяние девушки мерцало. Волосы, золотые, как у самого Талиесина, свободно струились, только от висков отходили две короткие косицы. Чудилось, не вода, а легкий ветерок колышет золотой ореол вокруг девичьей головы. Кожа ее казалась белее слоновой кости, губы — алые, чуть разомкнутые, так что можно было различить безупречный жемчуг зубов. Глаза были закрыты, темные ресницы касались щек, однако легко представлялось, что при пробуждении они широко распахнутся и, как и прочие черты, явят невыразимую красоту, изящество и соразмерность.

Длинные тонкие руки были сложены на груди и слегка сжаты, а под подбородком лежал сверкающий меч с драгоценной рукоятью. Длинное суживающееся лезвие покрывали неведомые знаки и надпись на неизвестном Талиесину языке. Отблески света плясали на блестящей поверхности, и мальчик догадался, что меч в каком-то смысле живой.

Его не удивило, что девушка спит под водой. Скорее обрадовало, ведь иначе он не посмел бы так дерзко пялиться на нее.

Пока он смотрел, ему все сильнее хотелось познакомиться с этой прекрасной и загадочной девушкой, забыться с ней рядом. Это было странное чувство, которого мальчик не понимал, но догадывался, что оно принадлежит другой, более взрослой части его существа. Ошеломленный силою этих чувств, он встал, в последний раз задержал взгляд на дивном лице под водой и отвернулся.

Он поднял глаза и увидел в тростнике по другую сторону озерца человека, который все это время наблюдал за ним. Незнакомец был в оленьем капюшоне и переливчатом чешуйчатом плаще. Только со второго взгляда Талиесин понял, что это не чешуйки, а перья.

Олений капюшон скрывал лицо стоящего, а камыш — нижнюю половину тела, но все же Талиесину казалось, что он его знает или узнал бы, если бы разглядел лицо. Словно в ответ на эти мысли человек поднял руку в перчатке и сбросил капюшон, но, как Талиесин ни вглядывался, он не смог различить черты, потому что лица у стоящего не было, только чуть намеченное общее обличье.

А вместо глаз — полуночное звездное небо, бесконечно вращающееся вокруг холма, увенчанного древним кольцом стоячих камней.

Талиесин хотел окликнуть незнакомца, подойти, поклониться, потому что вся его фигура внушала почтение. Однако, едва он поднял руку, человек в плаще из перьев исчез.