Талтос

— Так ли? — спросил Майкл. — Или ты пощадил бы его, потому что он был одним из тех немногих представителей твоего вида, что остались еще на земле? Ты должен был это почувствовать, преданность своему виду.

— Нет, — возразил Эшлер. — Не думаю, что ты меня понимаешь. Я имею в виду, в самой основе… Я всю жизнь доказывал себе, что так же хорош, как человек. Вспомни. Я самому папе Григорию некогда привел доказательство, что мы обладаем душами. Но я вовсе не друг блуждающей душе, жаждущей власти, древней душе, которая захватила новое тело. Это не пробуждает во мне преданности виду.

Майкл кивнул, как бы говоря: «Понимаю».

— Я мог бы поговорить с Лэшером, — продолжил Эш, — мог бы обсудить его воспоминания, и это могло дать мне нечто новое. Но нет, я не ощутил бы родства с ним. Есть то, во что никогда не верили ни христиане, ни римляне: убийство есть убийство, будь то убийство человека или одного из нас. Но я в это верю. Я прожил слишком долго, чтобы цепляться за глупое убеждение, будто человеческие существа не стоят сострадания, что они «другие». Мы все взаимосвязаны; все вообще взаимосвязано. Как и почему, не могу сказать. Но это правда. А Лэшер был убит, чтобы покончить с ним, и если это единственное зло могло быть уничтожено навсегда, только это одно… — Он пожал плечами, и на его лицо вернулась улыбка, возможно чуть более горькая, а может быть, просто нежная и грустная. — Я всегда думал, воображал, мечтал, пожалуй, что, если бы мы вернулись, если бы мы снова получили шанс жить на земле, мы уничтожили бы этого преступника.

Майкл улыбнулся:

— Но теперь ты так не думаешь.

— Нет, — согласился Эш. — Но есть причины не мечтать о таких возможностях. Ты поймешь все, когда мы сможем просто сесть и поговорить у меня дома, в Нью-Йорке.

— Я ненавидел Лэшера, — сказал Майкл. — Он был жестоким, у него были злобные привычки. Он смеялся над нами. Пожалуй, это была роковая ошибка. Я не совсем в этом уверен. Я также верил, что другие хотят, чтобы я его убил, и живые, и мертвые. А ты веришь в судьбу?

— Не знаю.

— Что значит «не знаю»?

— Много веков назад мне предсказали, что я стану единственным выжившим из всего моего народа, что это моя судьба. Так и случилось. Но значит ли это, что действительно такова судьба? Я был хитер; я пережил зимы, сражения и невыразимые беды. И продолжал жить. Судьба или способность выжить? Я не знаю. Но в любом случае то существо было вашим врагом. И зачем вам нужно, чтобы я вас прощал за то, что вы сделали?

— Ну, вообще-то, не в этом дело, — сказала Роуан.

Она заговорила раньше, чем Майкл успел ответить Эшу. Она все так же боком сидела в кресле, свернувшись, прижавшись головой к кожаной спинке. Ей было хорошо видно их обоих, а они оба смотрели на нее.

— По крайней мере, я не думаю, что Майкла тревожит именно это. — Его тревожит нечто такое, что сделала я, чего сам он сделать не мог.

Эш ждал. Майкл тоже не стал ее перебивать.

— Я убила другого Талтоса, женщину, — добавила Роуан.

— Женщину? — тихо переспросил Эш. — Настоящую женщину-Талтос?

— Да, настоящую женщину, мою собственную дочь от Лэшера. Я убила ее. Я ее застрелила. Я убила ее, как только осознала, что она такое, кто она такая и что она оказалась рядом со мной. Я убила ее. Я ее боялась точно так же, как боялась его.

Эш слушал зачарованно, но ни в коем случае не выглядел встревоженным.

— Я испугалась соединения мужчины и женщины, — продолжила Роуан. — Я испугалась сделанного им ужасного предсказания и темного будущего, описанного им, и я боялась, что где-то среди других Мэйфейров он породит мужскую особь, что этот мужчина найдет ее и они станут парой. Это могло стать его победой. И вопреки всему, что я пережила, что пережил Майкл и все ведьмы клана Мэйфейров, с самого начала… такой союз стал бы победой Талтоса.

Эш кивнул.

— Моя дочь пришла ко мне с любовью, — сказала Роуан.

— Да, — прошептал Эш, явно желая услышать продолжение.

— Я застрелила собственную дочь. Я застрелила свою единственную и беззащитную девочку. А она исцелила меня, она пришла ко мне с молоком, дала мне его и исцелила раны ее рождения. Вот что тревожит меня и что тревожит Майкла: тебе следует это знать, потому что ты все равно узнаешь, и тогда ты, желающий сблизиться с нами, придешь в ужас оттого, что рядом с тобой могла оказаться женщина, если бы я не лишила ее жизни.

Эш наклонился вперед в кресле, оперся локтями о колени, прижал палец к нежной нижней губе. Его брови приподнялись и слегка сдвинулись, когда он всматривался в лицо Роуан.

— Что бы ты сделал? — спросила Роуан. — Если бы нашел ее, мою Эмалет?

— Так вот как ее звали! — в изумлении прошептал Эш.

— Имя дал ей ее отец. Ее отец принуждал и принуждал меня, хотя постоянные неудачи меня убивали. И наконец, по какой-то причине, именно она, Эмалет, оказалась достаточно сильной, чтобы родиться.

Эш вздохнул. Он снова откинулся назад, положив руки на кожаные подлокотники кресла, и продолжал изучающе смотреть на Роуан, но в нем не было заметно ни огорчения, ни гнева. Но с другой стороны, откуда им было знать?