Там, где горит свет

Из всего зала по непонятной причине выбрав Тьена, Александр Виллер обращался теперь непосредственно к нему. Приблизился, тяжело ступая и навис над вором. Громкий голос, исполненный чувства собственного превосходства и уверенности в своем праве поучать всех и вся, зазвучал над головой:

— Любовь есть непосильный труд!

— Покуда не отсохнет уд.

Тьен попал в рифму, да и по смыслу совпало, но то, что он произнес это вслух, юноша понял, лишь увидев перекошенное лицо стихоплета. Кто-то несмело хихикнул, подавая пример, и через секунду зал уже сотрясался от хохота.

— Щенок! — возопил поэт. — Как ты посмел испохабить мои стихи?!

— Да там и портить нечего было, вы сами неплохо справились, — отказался от незаслуженной похвалы вор, плеснув маслица в костер всеобщего веселья. Виллера тут мало кто любил.

Поняв, что истерикой ставит себя в еще более неловкое положение, мэтр глубоко вдохнул, приосанился и заявил во всеуслышание, демонстративно отвернувшись от их столика:

— Каждая бездарь, неспособная связать и двух слов, рада охаять творение мастера.

— Не нужно быть виноделом, чтобы отличить дешевую сивуху от выдержанного бренди, — спокойно возразил вор.

— Нет, каков! — взвился Виллер. — Кто ты вообще такой? Что ты тут делаешь?

— Я? Скромный поклонник поэтического таланта… которого у вас, любезнейший, увы, нет. Зазывала на ярмарке на ходу слагает куплеты, и это у него выходит лучше вашего.

— Зазывала? — мэтр побагровел. — Зазывала может лучше?

— Любой может, — хмыкнул Тьен.

Он не любил ввязываться в споры, но если уж случалось, шел до конца.

— Любой, значит? — сощурился поэт. — Давай, докажи! Раз любой, то и ты сможешь. Удиви меня, сопляк. Хоть строфу. Хоть две строчки.

Сам напросился. Но идти на попятную вор не собирался.

— В сердце любовь расцветает как роза.

Но у розы — шипы.

— Что это? — сдвинул брови Виллер.

— Две строчки.

— Но это не стих!

— Стих, — заявил уверенно Тьен.

— Знаете, Александр, а в этом что-то есть, — заметила дама в меховом манто, меланхолично растягивая папироску. — Образно, емко.

— Мне тоже нравится, — сказала тихо Софи.

С дамой Виллер связываться не захотел, а вот на мелкую накинулся.

— Нравится? Глядите-ка, ей нравится! Может и вам есть, что рассказать мне, прелестная барышня?

— Есть, — спокойно кивнула девочка. — У вас в бороде крошки.

И минуты не прошло, как Александр Виллер вылетел из кофейни, громко хлопнув дверью. Все-таки правильно он шубу не снимал.

Когда стремительный уход мэтра и лихо осадившая его парочка перестали занимать собравшихся в кофейне стихоплетов, чтения продолжились, и Тьен рискнул отлучиться. Зашел в уборную, а оттуда на кухню. Работавшая судомойкой Матильда часто хаживала на рынок в Торговой слободе, а за четвертак не отказалась на выходных завернуть на квартиру к вышивальщице Манон, передать записочку ее кавалеру.

Вернувшись к своему столику, вор с удивлением обнаружил, что его место занято. Рядом с Софи, придвинувшись к ней почти вплотную, сидел худощавый мужчина лет сорока. Незнакомец в картинной задумчивости тер подбородок, представив на обозрение смущенно жмущейся девушке аристократический профиль. Зачесанные назад темные с проседью волосы, высокий лоб и тонкий нос с горбинкой, очевидно, должны были произвести на нее неизгладимое впечатление, если вдруг она не оценила сразу элегантный черный костюм, лакированную тросточку и крикливо торчащий из кармана пиджака ярко-красный платок.

— …недавно имел персональную выставку в галерее Амир, — услыхал, подойдя поближе Тьен. — Так что, если вы согласитесь позировать мне, можете не сомневаться, я открою вашу красоту широкому зрителю. Работа займет не больше недели. Час-два ежедневно, у меня в студии… Портрет. Возможно, в полный рост… Пока не могу сказать, как именно я это вижу. Быть может, ню…

— Ню-ню. — В упор приблизившись к сладкоречивому франту, вор с хрустом размял пальцы. Ничего еще не сделал, но мужчина, подняв на него глаза, громко сглотнул. С приветливой улыбкой, от которой художника отчего-то передернуло, парень склонился к его уху: — Слышь, рисовальщик, не уберешься отсюда, я тебе сам физиономию под ляпис-лазурь распишу.

В живописи Тьен тоже немного разбирался.

Секунды не прошло, как стул освободился, но садиться вор не собирался. Подал руку растерявшейся из-за внезапного исчезновения едва нарисовавшегося поклонника девчонке.

— Идем отсюда?

— Да, конечно. А можно я эклеры для Люка возьму?

Лишь после этого вопроса Тьен понял, что она и не притронулась к пирожным. От некоторых привычек нелегко избавиться.

Куда как проще — от чужого бумажника.

Он швырнул его в урну под фонарем, и Софи заметила. Тонкие пальчики с силой сжали его руку — больно, даже через рукав пальто.

— Я не работаю в Гуляй-городе, — косо ухмыльнулся вор. — Но для мазилки, что к тебе клеился, сделал исключение.

— Он предложил написать мой портрет, — сконфуженно пробормотала девочка.

— Ага. Верь.