Там, где кончается арена…

Сарелли с прискорбием обвёл взглядом холостяцкую конуру друга. Она имела вид запущенный, сиротский. Тут давно не мели, а полы, было такое ощущение, не мыли никогда. С тех времён, как ушла Татьяна, в его жилище женщиной и не пахло. Зато, до тошноты, разило перегаром, остатками еды и большой человеческой бедой. Сашкино сердце вновь сжалось… Он отдёрнул штору и распахнул форточку. По глазам полоснул солнечный свет, в лёгкие ударила струя свежего воздуха.

Ещё недавно у Витьки Ангарского было неплохое жильё. В своё время родители решились и продали всё, что было у них в Ярославле: отличную квартиру, дачу, японскую машину. Прибавили сюда всё, что заработали за эти годы в цирке и купили жилплощадь в Москве…

Родителей больше не было. Ушли один за другим не старыми. Ушла и любимая женщина, с которой столько лет было прожито! Рак… Они так и не расписались. Жили просто так. Любили друг друга. По-настоящему. Взахлёб. Сгорела его Любушка меньше чем за полгода…

Он долго не смотрел в сторону женщин. Через семь лет встретилась Татьяна. Заботливая, решительная, бережливая. Она взяла хозяйство Ангарского и его самого в крепкие женские руки. Он не сопротивлялся. Ему это даже в какой-то степени нравилось. До того момента, пока его не уволили из цирка… Он растерялся. Как жить, он не знал и не понимал. Привычные координаты и ориентиры в жизни сместились. Так иногда смещаются полюса планет, и тогда… Это как если выпустить на свободу заключённого, который отсидел полжизни в застенках, а теперь оказался на свободе, где ему никто не рад и ему ничего не знакомо. Ангарского неудержимо тянуло назад на манеж, в привычную обстановку. В иллюзию ощущения, что он по-прежнему нужен цирку, а его детище – номер-шедевр – нужен зрителю. Он жаждал дела, которому посвятил жизнь, и которого теперь не было. И, самое главное, он понимал – больше никогда не будет… Это – конец. Конец всему…

Навалилась тоска. Руки опустились. Он поплыл…

Татьяна какое-то время его теребила, гнала на какие-то там работы, которые она для него находила. Надо, мол, зарабатывать деньги, а не проедать их и не сидеть на шее у жены. Сама она устроилась в этой жизни быстро и без проблем. Виктор пытался ей что-то там объяснять о своём внутреннем психологическом состоянии, о том, что он артист, заслуженный артист… Татьяна достаточно грубо каждый раз ему говорила – забудь, кем был, важно – кто сейчас. Потом однажды напрямую сказала, кто он сейчас… А тут ещё начались проблемы в интимной жизни. Осечка за осечкой. Витька совсем скис. Татьяна вошла в раж. Последними её словами были: «Я выходила замуж за мужика. Я не мамочка – сопли утирать не буду…» С тем и ушла. Тут же подала на развод. Разменяла квартиру, вывезла мебель. Витьке досталась крохотная однушка на окраине Москвы. Он не сопротивлялся. На суде спокойно подтвердил аргументы жены, что он «законченный алкоголик и импотент». Судья, которая в своей жизни видела-перевидела, женским чутьём для себя определила: «Собака бывает кусачей только от жизни собачей…» Внимательно посмотрела на Ангарского и на его пассию. «Мужик как мужик. Симпатичный, не старый. Хорошо сложён. Побрить, отутюжить…» Глянула на Татьяну, вскинула бровь: «Дура баба. Но хваткая…»

При разделе имущества Ангарский так же безучастно стоял в стороне, когда грузчики выносили когда-то приобретённое им добро. Верховодила всем этим Татьяна. Он стоял, закрыв глаза. Его не было. Он умер…

Сарелли читал проповедь, пытаясь достучаться до сознания Ангарского и хоть как-то подкуражить себя самого. В своём психологическом состоянии он недалеко ушёл от своего друга. Разница была лишь в том, что он кое-что понял сегодняшним утром…

– Нашёл, по ком страдать. Баба с возу…

– Дурак! Я не по ней! Я… в принципе… А-а, тебе не понять…

– Где уж нам уж выйти замуж. Эквилибрист хренов! Ты ж на ногах уже не стоишь!

– Эквилибрист он стоит на руках. Да чё с тобой разговаривать – жонглёр он и есть жонглёр. Смотри! – Витька метнулся на руки. Его тело чуть качнулось, но тут же привычно нашло точку баланса. На тренированных руках прорисовались трицепсы и натруженные вены. Одна его рука вот уже полгода не выключалась в локтевом суставе. Старая травма и дикие нагрузки согнули эту руку в локте и не позволяли теперь той до конца разгибаться. По ночам Витька завывал от боли. Недуг прогрессировал…

Он отвёл больную руку в сторону, прижал её к бедру. Стойка была безукоризненной. Вот и скажи, что ему «полтос»! Красава!..

Он стоял, как вкопанный. Потом кокетливо согнул ногу в колене, выпрямил, хлопнул вытянутую ногу о другую и резко, курбетом, встал обратно на ноги. Тут его повело, и он, размахивая руками, с грохотом полетел к стене, заставленной пустыми бутылками. Сидя на полу, потирая ушибленную голову и больную руку, закончил:

– Ну, как-то так, Санёк!.. Отец меня ставил в стойку, когда я ещё не ходил. На руках я держусь сегодня лучше потому, что простоял на них в жизни дольше, чем на ногах. Так что мастерство не пропьёшь!

– Пропить можно всё, что угодно! Ты просто не пробовал.