Там, где престол сатаны. Том 2

(Тут, правда, о. Викентий не смог сдержать свою язвительность и громогласно захохотал над некоторыми толкователями отечественной, так сказать, выделки. Как в некоей средневековой пьеске антихриста сопровождают лицемерие и раскол, так наших ученых владык – тупость и чванство. Ведомо ли вам, отцы, братья и весь честной люд, кому ныне определено свыше быть хранителем Слова Божия? Кому дано неоспоримое право стоять на страже истины, святости и благочестия? Русскому народу, олухи вы этакие, бараны безмозглые, невежи неотесанные! Для вашего, между прочим, прозрения были некогда в ходу прекрасные и поучительные картинки, притом – что, согласитесь, немаловажно – весьма дешевые, копейка штука, изображающие Духа Святаго, к крылышкам которого подвешен наш, русский государственный герб. Недурно бы вернуть их в обиход для наглядного свидетельства избранности православия и его неоспоримого торжества над вредными ересями и блудодействующими сектами. А ведомо ли вам, кто такая Жена из Апокалипсиса, кричащая от боли рождения? И кто имеет быть у нее во чреве? Отбросьте ложные умствования. Еще апостолы догадывались, что Жена – это православие, а возлюбленное чадо ее – русский народ. О, горе мне! Горе народу моему, которого из позлащенной лжицы кормили и кормят подобной отравой! Говорю вам, как некогда апостол Павел говорил римлянам, – я желал бы сам быть отлученным от Христа за братьев моих, родных мне по плоти. Только на нашем дичке привилась бы и зацвела лоза подлинной веры.)

Мне кажется, – продолжал далее о. Викентий, – его привели в Москву две причины. Первая – те настроения в православной среде, о которых я кратко упомянул выше. Вторая, вовсе не чуждая его отчасти и человеческой природе, – желание навестить свою родину, Россию, откуда он был увезен в младенчестве и потому не имел о ней ни малейшего представления.

Думаю, он остался ею доволен.

О том, что Россия – его родина, он говорил едва ли не со слезами, утверждая при этом, что в метриках, затерявшихся при многочисленных (точнее – бесчисленных, смеялся он, показывая крепкие белые зубы) переездах, местом его рождения обозначена была именно Москва. «Москва, – с едва заметным акцентом непонятного происхождения, но точно, что не европейским, с чувством произносил он, – как много в этом звуке для сердца русского, – и он прикладывал смуглую ладонь к левой стороне груди, – слилось…» (Одет, кстати, он всегда был в подобие черного подрясника с ослепительно белым воротником и золотой цепью, на которой висела сверкающая драгоценными камнями панагия с изображением некоей красавицы, с восточными, может быть, еврейскими чертами лица и короной на голове. При беглом взгляде она действительно напоминала Богоматерь, отчего в Москве многие уверенно говорили о его православии; но более пристальный взгляд тотчас отмечал какую-то жесткость в ее облике – вместо присущей Богоматери бесконечной нежности, надменность – вместо кротости, и, может быть, даже презрение – вместо любви, которой дышит любой образ нашей Заступницы. Однако на вопрос, кто это, он предпочитал до поры не отвечать, отделываясь улыбками, междометиями и обещаниями непременно открыть тайну этого святого для него изображения, святого, впрочем, и для всего человечества. Мой приятель, большой знаток древности и драгоценностей, был потрясен: «Чтоб я сдох, – облизывая пересохшие губы, шепнул он, – у него бриллианты словно из копей царя Соломона!»)

И наконец: обращаться к себе он просил либо по его русскому имени – Максим Михайлович Генералов, либо в соответствии с архиепископским саном, которым его удостоила honoris causa[8] одна из поместных церквей.