Там, где тебя ждут

– В отличие от?.. – налегая на рукоятку, уточнил я.

– От Октавиана или Августа. – Она кивнула в сторону моей руки с молотком: – Надо сначала пораскачивать его взад-вперед.

– Я даже не догадывался, что ты такой знаток Древнего Рима, – заметил я, последовав ее совету.

– Я играла в этой пьесе, – пожав плечами, пояснила она.

– Неужто самого Цезаря, Юлия?

– Нет, черт возьми, не его, – выразительно глянув на меня, огрызнулась она, – а саму Клеопатру.

– Разумеется, иначе и быть не могло. – Я оглянулся на нее, и мы посмотрели друг на друга, осознавая новое чувство близости. – На мой взгляд, у тебя как раз такой царственный типаж.

Она уже прищурила глаза, собираясь выдать достойную отповедь, когда гвозди вдруг поддались, подстилка оторвалась, и мы едва не повалились на спину, держа в руках большой кусок дряхлого коврового покрытия.

– Не желаешь завернуться в него, – спросил я, восстановив равновесие, – по старой памяти?

Она выпустила свой конец и в самой разухабистой манере ответила:

– Нет уж, благодарю покорно. И кстати, – добавила она, – этот эпизод в нашей пьесе не показывали.

– А следовало бы, – заметил я, отворачивая край ковра. – Шекспир не упустил бы возможности продемонстрировать столь эффектную сцену.

Она с трудом скатала кусок подстилки в рулон и придавила его попавшейся под руку пилой.

– Оставим в покое древнего классика и вернемся в наши дни, – резко сказала она, не глядя на меня. – Как ты сам поживаешь? Я слышала, ты переехал в новую квартиру.

Она устроила целое представление из обследования окна, пробежала пальцами по подъемному механизму оконной рамы, поскоблила отстающую краску, поковыряла потрескавшуюся замазку.

Я задумчиво разглядывал ее странный комбинезон, шерстяные носки и экзотические кожаные туфли. Интересно, носит ли она еще ту цветастую индийскую шаль, пьет ли еще горячую воду с чайной ложкой меда, который, по ее мнению, обладает чудодейственными антивирусными и омолаживающими свойствами, точно эликсир бессмертия, играет ли еще по вечерам на пианино и продолжает ли бросать пасту в еще не закипевшую воду, досадуя, что она так долго не закипает? По-прежнему ли она не умеет переключать скорости, продолжая упорно отрицать этот факт? По-прежнему ли бродит во сне и есть ли кому проснуться, последовать за ней и привести обратно в кровать?

А потом мне вдруг вспомнился лес в пограничных графствах Шотландии. Однажды, когда я спросил Найла о нем, он сообщил мне, что земля там сложена из мягких осадочных пород. Я представил эти места как темные, почти черные и влажные, с путаницей извилистых и шишковатых древесных корней и толстым питательным слоем опавшей листвы, кишащей червями. Почва хранит воспоминания о наполнявшей ее плоти, сочетая прошлое и настоящее: ничто не исчезает бесследно. Мне вспомнилась проведенная там ночь, как я спал на земле, на упругой и плотной хвойной подложке. Мне вспомнился тот момент за столиком в лондонском кафе в Блумсбери, когда я еще мог изменить судьбу, мог решительно воспротивиться, сказав: «Нет, так не должно быть». Я подумал, что мы с Николь могли бы вновь встретиться и жить вместе, но, по всей вероятности, не ужились бы: мы были слишком молоды, слишком разные, слишком разными были и наши устремления. Да, мог бы родится еще один ребенок с фамилией Салливан – тогда Найл считался бы не моим первенцем, а моим вторым сыном, – но, так или иначе, я все равно мог оказаться в Донеголе на дорожном перекрестке и увидеть на крыше машины женщину с мальчиком, разглядывавших в бинокли двух ястребов и сарыча. Да, с Клодетт мы могли встретиться в любом случае. Я подумал о том, как она стала неизбежной константой моей жизни. Подумал о том дне в аптеке, где я мог загородить моего ребенка от того парня, получив пулю в собственный живот, в собственную голову. Как по-разному могла сложиться жизнь, как ничтожны причины изменений и как опустошительны, как разрушительны их следствия.

– Да, – вздохнув, признал я, – у меня действительно появилось новое жилье. Я полагал, что мне пора наконец вылететь из детского гнезда. Право, недостойно для человека в моем возрасте жить в гостевой спальне у сына.

Мне хотелось высказать ей эти мысли. И я улучил момент. Именно здесь и сейчас. Я едва удержался от выразительного жеста, объединяющего меня самого и ее в этой таинственной комнате, над которой спали наши дети. Надо продолжать жить, не убиваясь над тем, что стало недоступно, или на наших потерях. Надо постараться удержать то, что еще доступно, и держать крепко, изо всех сил.

Я подтянул манжеты рубашки, словно утверждаясь в собственной правоте.

– А как… насчет доступных возлияний?

– Трезв как монашка. – Я усмехнулся. Почти два года ни капли. – Оставив в покое манжеты, я перекрестился с ироничным торжеством и произнес заключительные слова присяги: – И да поможет мне Бог.