Там избы ждут на курьих ножках

– А есть что-то хорошее в ваших предсказаниях? – скептически хмыкнула она.

– Есть. Для души твоей есть. Там, Маня, – загадочно предрек кузнец, ткнув пальцем в небо, – обретаются души, а не люди. И воздастся каждой по делам ее. Душа твоя велика, но ты мала, чтобы вместить дела ее и быть ей опорою. И когда упокоишься Небесами, войдет она, душа твоя, в Царствие Божье чистая и убеленная, а ты пожалеешь, что радела о сокровищах на земле, где моль и ржа подъедают и воры подкапывают.

– Да как что-то на небе собрать? – изумилась она. – Если вы про порядочность, про честность и все такое, то сохранила я от юности своей. Но результата не видно.

– Вот и я о том… – презрительно фыркнул кузнец. – Пришли к тебе разбойники, и в одну ночь осталась без штанов, а то богатство, которое на небо положено, никто не унесет, но все видят. Богатство возвышает человека, да не каждый знает, где и как его сеять, – Упыреев постучал каменным кулаком по ее лбу. – На небе его сеют, Маня, на небе… – и криво усмехнулся. – А у тебя там голод, холод, глады и разорение – и тоже видят – все, кроме тебя. Но не уразуметь тебе умишком бестолковым и приземленным.

– Странно вы говорите, дяденька, будто я и душа не одно целое…

Дядька Упырь, гордясь своей ученостью, презрительно и брезгливо покривился.

– Сказано: кто не возненавидит души своей в жизни сей, тот не войдет в Царствие Божье. А сказано тем, кто разумеет. Но спасение душе твоей близко, ибо приблизилось к тебе Царствие Небесное, а к душе Царствие Божье. И приму ее, как пастырь и наставник, и поведу по жизни, как сына, обрящего бессмертие. Но ни к чему тебе такое разумение, ибо сказано: в царствие Божие дано войти только избранным – и мало их. Вот обутки твои, вот посохи и караваи… – кузнец сунул ей железо, не без удовольствия наблюдая, как она согнулась под тяжестью ноши, и предрек: – Не пройдет и месяца, как земля пожрет гордыню твою, – ненадолго задумался, почесал лоб и вроде как успокоился, избавившись от каких-то ему одному ведомых сомнений: – Куда тебе деваться-то… Не бог весть какое у нас государство… Ты только с пути не сворачивай, а то с тебя станется, ты ж непутевая, все не по-человечески, все наперекосяк.

Насилу взвалила Манька мешок на плечи. Три пары обуток, три посоха, три каравая – носить, не сносить. И такие тяжелые, что не поднять. Тянуло железо к земле, так что в небо посмотреть голова не поднималась.

И боязно ей стало: за тысячу лет не сносить ей столько железа, но про себя подумала: будет удача, если дело бегом побежало. И сразу от сердца отлегло. Да если перестанет Радиоведущая перед людьми порочить, в раз поправит хозяйство.

А еще через пару месяцев у Маньки надежды не осталось, что можно отсидеться дома. Не соврал кузнец – железо само за ней шло. Вроде оставила его дома, а пришла куда, три пары железных обуток на ногах, как кандалы, два каравая к животу прилипли, словно гири, а один голову придавил, и три посоха в руку легли. Смотрят люди на нее в ужасе, будто сам Дьявол им померещился, и бегут, как от прокаженной, а боль от язв каждый день становится только сильнее.

И порадовалась она, что вот, наконец, встала на правильный путь, донести до Царствующей Особы необходимость правильно высказывать свои мысли, а то недопонимание радиопередач отнюдь не способствовало воспитанию того идеального общества, к которому Ее Величество стремилась всеми помыслами и устремлениями.

И пошла.

Ох и тяжело было нести ей свою поклажу, когда двойные пары того и сего болтались за спиной, а третья была на ней. Но время шло, первая пара обуток была сношена, первый каравай съеден, первый посох стерт. Полегчало. А когда и второй комплект подошел к концу, она думать о железе забыла, не до того ей стало.

Но до этого мы еще не добрались, мы как раз в самом начале, когда ее в один голос уговаривают не смотреть на свет слепящий, подозревая, что ей просто лень работать.

Поначалу на ее намеки никто внимания не обращал, но, когда она отказалась от всех работ, забили тревогу. Решили, что из ума девка выжила и козу показывает, хочет выставить себя ценным работником. И даже заплатили, чтобы не дурила. Но выданной зарплате Манька несказанно обрадовалась, а вернуться на рабочие места отказалась. Сегодня отговаривают, а на завтра, когда железо прилипнет, заговорят другое. Отказаться от задуманного, значит, признать, что Благодетельница говорит о ней правду, а она напридумала про себя и пытается людей ввести в заблуждение.

Но ведь и железо обман, оно само по себе, а она сама по себе…

Да только люди железо видели, а ее как будто не существовало на белом свете.

В последний день Манька поклонилась людям по государственному обычаю, низко, до земли: