Теодор Вульфович

Там, на войне

КАРТЫ — БОЛЬШИЕ И МАЛЫЕ

На больших картах больших штабов рисуют большие стрелы прорывов, охватов, окружений и массированных рейдов по тылам противника, выводят номера армейских соединений, дивизий, корпусов — там все продумано, все предусмотрено, все ясно, это сама гармония, сама математика. На средних картах средних штабов, уже доступных нашему пониманию, отмечаются районы сосредоточений, рубежи планируемых захватов с точными указаниями дат, часов и минут их прохождения, словно это не боевые карты, а расписание движения пассажирских поездов мирного времени. Эти карты раскрашиваются цветными карандашами, заштриховываются, исправляются, на них в ходе боев наносятся ежечасно изменяющаяся обстановка, контрмеры противника, наши планируемые и внезапные победы, непредвиденные поражения, неожиданно возникающие глубокие прорывы и зеленые круги неопределенностей. Иногда эти карты даже перечеркивались жирными черными линиями как несостоявшиеся.

А на маленьких картах командиров разведывательных рот и взводов строго-настрого запрещалось отмечать что бы то ни было! Чего бы уж там ни стряслось, эти карты оставались чистыми — без пометок, словно там царил мир, ничего не происходило, словно эти края всегда были девственными и навсегда такими останутся. Но это до тех пор, пока чья-нибудь память не ляжет на все эти мосты, населенные пункты, фольварки, хутора, дороги, водокачки, силосные башни и не заставит их ожить, заговорить, сразиться с врагом, погибнуть еще раз одних и уйти дальше, за пределы этого листа карты, других. Раненых увезут направо, боевые части уйдут налево, и только лист карты разведчика останется чистым и немым. И лучше уж было бы не вспоминать, во что обошлась эта чистота, сколько человеческих душ унесла эта немота… Но совсем не вспоминать — все равно что предать.

Рожь

1

Перед заходом солнца радиосвязь с разведкой оборвалась. Весь батальон стоял на ржаном поле. Машины были замаскированы сетками и пучками выдранных с корнем стеблей ржи. Сумерки накрывали поле.

Майор, бывший адъютант какого-то командующего, недавно назначенный к нам комбатом, угрожающе таращил глаза.

— Поезжайте в деревню Сатино. Найдете там разведку старшего лейтенанта Галанина и установите постоянную связь с ним. По радио… Дубль мотоциклами… — Он уже почти кричал: — Сведения о противнике мне нужны!.. Регулярно!.. Передайте Галанину, что я найду на него управу, со всеми его правительственными наградами!..

Неожиданно его взгляд ушел в сторону, там возле командирской «эмки» стояла Лелька, она держалась за ручку дверцы.

И вот мы едем в Сатино. Гришин, совсем молодой водитель мотоцикла, сидит за рулем прямо, как аршин проглотил, и я — в коляске — его командир взвода.

Не знаю, где и как мы будем искать разведку Галанина.

2

Посреди деревни горит школа — никто не тушит, никто не бегает. На улице ни души. Из уцелевших строений слышатся стоны. Это раненые. Их уже перевязали, уложили на солому и ждут транспорт на эвакуацию, а транспорта нет… Мы обходим сараи, риги, избы и спрашиваем, не видел ли кто разведчиков-танкистов — они на мотоциклах, с одной бронемашиной. Все видели, но никто не знает, где они сейчас.

Опираюсь на палку. Боль в правой ноге поднимается от ступни к колену. Все думают, что я тоже ранен, а у меня «привычное растяжение связок голеностопного сустава» — попросту говоря, опять на ровном месте нога подвернулась.

Битый час мы ищем группу Галанина, и весь этот час в промежутках между редкими разрывами вражеских мин до деревни доносится одинокий надсадный крик: «По-мо-ги-те-е!.. Това-а-а-ри-щи-и-и!..»

Гришин все время поворачивает голову в сторону черного провала ржаного поля и прислушивается. Крик то затихает, то возникает вновь.

Спрашиваю командира минометного взвода Долматова:

— Почему не пошлешь туда санитаров?

— Санитаров нету, — отвечает он, — бойцов по пальцам сосчитаешь. Раненые сутки не вывезены.

— Ну кого-нибудь послать-то можно?

— Можно, — вяло отвечает лейтенант. — Только вчера ночью фрицы таким макаром «языка» взяли.