Там, за передним краем

Горькая обида охватила все существо Вадима. «Мне — и пощечину! За что? Ведь я перед ней душу расстелил. Вот она! Чистая, без единого пятнышка, бери ее. Делай с ней, что хочешь. Отныне и вовеки она твоя. И что же в ответ? Боже мой, как перенести такой позор… Все! С завтрашнего дня я к ней и шагу не сделаю. Подумаешь, возгордилась. Было бы чем! Вон Клава Берникова, уж на что красавица и умница большая, но разве она позволила бы себе такое? А эта… Что я сделал плохого? Ну не сдержался. Так ведь от чистого сердца! От того, что милее ее у меня никого на свете нет… А у нее?»

Обидой, как огнем, обожгло Вадима. Но он тут же взял себя в руки. «Она только сегодня получила письмо от друга погибшего брата. До меня ли ей сейчас»…

На следующий день Вадим ни разу не вышел в школьный коридор. Сидел во время переменок в классе, боялся, а лучше сказать стыдился встречи с Ирой. Не выходил во время переменок и еще один день. На третий друзья-одноклассники вытащили его на улицу: не хватило одного человека в волейбол поиграть. А когда прозвенел звонок и все направились в классы, Вадим оказался рядом с Ирой.

— Обиделся? — улыбнувшись, спросила она. — На это не обижаются. Приходите вечером с Сашей.

Вадим не успел ответить — Ира свернула в свой класс. Но глаза его сказали больше, чем надо. Он рад, что его простили, что снова может видеть ее.

Однако вечером придти не удалось. Дома его ждала повестка из райвоенкомата. Вадим быстро пробежал ее глазами. «С собой иметь две пары нательного белья, продуктов питания на трое суток, кружку, ложку…»

Через три дня с туго набитым «сидором» за плечами стоял он в строю у военкомата. Рядом был и Саша Юрлов. Не отрывая глаз, смотрели и смотрели на них матери. Пришли проводить и девушки. Они стояли в сторонке, ободряюще кивали. Потом рюкзаки положили в повозки, лошади тронулись. Все стали прощаться.

— Обязательно пиши мне, — пожимая руку Вадиму, говорила Ира. — Я буду очень ждать. И писать…

Вот и все. Прощай, Вишневка! Когда-то мы с тобой еще встретимся?.. До свиданья, школа! Жди, обязательно жди меня, Ирина!..

— Ты чего это сам с собой разговариваешь? — толкнул Лаврова старший сержант Николаев. — Идет, что-то шепчет. Или с умным человеком и поговорить приятно? Признайся, о ней думал?

— О ней.

— Вот и я тоже. Иду, а перед глазами все время Алла. Ее улыбка, лучик солнца в волосах…

Повозка снова остановилась. Лида Ясюкевич склонилась над Девяткиным, прислушалась. Потом торопливо отбросила прикрывавшую его шинель, приложила ухо к груди. Через несколько секунд подняла голову, прикрыла у Гриши веки и горько заплакала.

— Он умер, — чуть слышно проговорила она. — Так и не пришел в сознание. Я думала, что ему лучше стало и он дремлет…

Место для захоронения выбрали на высотке, что была рядом с дорогой. Николаев, Лавров и Никитин быстро вырыли могилу. Тело Девяткина сняли с повозки, переложили на плащ-палатку, осторожно подняли, понесли. Девушки успели набросать в яму сосновые и еловые ветки.

— Прощай, Гриша! Прощай, дорогой наш солдат! — сказал капитан Кучеренко. — За смерть твою мы сполна отомстим.

Тело медленно опустили. Зашуршала земля. Трижды прозвучал прощальный салют. «Эх, земляк, земляк! — думал Вадим. — А я-то надеялся, что именно ты принесешь мне письмо от Иры». Над холмиком поставили конический столбик с дощечкой, на которой химическим карандашом написали: «Рядовой Девяткин Григорий Анисимович. 17.03.1926—10.10.1944 г. Пал смертью храбрых в бою за свободу и независимость нашей Родины».

…Поскрипывают колеса повозки. Все молчат. Идут, прислушиваются к гулу теперь уже недалекой канонады. С тревогой думают: почему она не катится на запад, а топчется на одном месте? Неужели наступление захлебнулось?

Лес стал мельче и гуще. Сосны отступили. В основном пошли ольха, кусты орешника. Но вот кончились и они. Повозка выкатилась на утрамбованную дорогу, что шла по опушке леса. Впереди расстилался кочковатый луг. Трава на нем побурела, кое-где виднелись пятна невзрачных желтых цветов. Кочки выделялись пышной зеленью и издали были похожи на каски залегших солдат.

Солнце ушло за горизонт, туда, где синел другой лес. Оттуда и доносилась канонада. В ее общем гуле теперь явственно различались и отдельные, более сильные взрывы. Проскрипел «ишак». Спустя минут десять — еще раз.