Таможенный досмотр

Сторожев принял нас сразу же. Все, что я ему рассказал, он выслушал как обычно — внешне бесстрастно. Но я знал, что при этом он дотошно вслушивается в каждое слово, даже в оттенок каждого слова. Я знал эту способность Валентиныча — рассматривать под самым неожиданным углом все как будто бы незначащее, что может промелькнуть в рассказе. Правда, сейчас все, что я ему говорил, имело особый подтекст, и это отлично понимали мы трое. Особый — потому что одно дело догадки, предположения и так называемый “расклад”, то есть то, чем мы занимались раньше. И совсем другое — когда наконец в деле, которое ты только что начал, впервые появляется что-то конкретное. Сейчас же таких конкретных вещей появилось целых три — собственно, эти три вещи и составляли основу моего рассказа Сторожеву. К тому же мне сейчас казалось, что они особенно важны именно потому, что каждая подтверждала высказанное ранее предположение: хозяином контейнера теперь почти наверняка можно было считать Джона Пачински; есть объект, ради которого были привезены полмиллиона, и почти точно этот объект — “Колье Шарлотты”. Об этом говорят показания трех не связанных друг с другом источников — Зенова, Тюли и списка Инчутина. Если все это подтверждается, то два факта, связанных с телефоном 214–54–11 в записной книжке Горбачева, говорят о третьем, самом важном и самом, на мой взгляд, ценном: о явно существующей связи между убийством Горбачева и прибытием контейнера.

Выслушав меня и задав несколько незначительных вопросов, Сторожев записал данные на Голуба и нажал кнопку селектора:

— Галя, срочно вне категорий — запрос Центру на Голуба Вениамина Михайловича, жителя Москвы, служащего института Гипрогор. Ответ по телексу! И тут же доложите мне. Ясно?

— Да, Сергей Валентиныч.

— Заодно попросите Уфимцева составить справку на так называемое “Колье Шарлотты”. Пусть с этой справкой явится сам.

— Все будет сделано, — отозвалась Галя.

Сторожев посмотрел на меня. Сейчас, конечно, я не ждал от шефа никаких поощрений, да это у нас и не было заведено. Но по взгляду Валентиныча я понял, что мысленно Сторожев, так сказать, “с нами” и считает, что мы потрудились не зря. А этого уже было достаточно, чтобы воодушевить меня и Анта.

— Значит, говорите — точная копия колье?

— Похоже, Сергей Валентиныч, — сказал Ант. — Сто тридцать один камень и сто тридцать один. Не может же быть такого совпадения?

Сторожев неопределенно повел подбородком.

— Ладно, подождем Уфимцева, что он скажет. И вот что еще, братцы. Я, конечно, знаю, что вы у меня храбрецы, герои, ну и так далее. Но все-таки хочу еще раз предупредить. Если стрельба из винтовки с глушителем связана с контейнером… Боюсь, что могут пальнуть и в вас.

Я посмотрел на Анта. Ант ответил мне таким же проникновенным взглядом. В общем, слова без серьезного содержания — хотя Валентиныч, как старший, обязан был предупредить нас об этом.

— Хорошо, Сергей Валентиныч, — сказал Ант. — Мы это учтем.

— Ну, ну, — Сторожев задумался. — Теперь. Все-таки вертится у меня опять все та же крамольная мысль.

Мы молчали. Это было какое-то сомнение — а к сомнениям шефа я привык.

— Мы с вами по-прежнему твердо убеждены, что все это — шифровка, контейнер, убийство Горбачева — связано только со спекуляцией? С нарушением валютного режима?

Ант свел вместе большие пальцы — жест этот я хорошо знал.

— А вы что считаете? — осторожно спросил он.

— Что, если это — “наш человек”?

Наш человек, подумал я. Собственно, идея эта возникает не первый раз. Наш человек? Я отлично понял, что означает эта фраза. Это сухое сторожевское “наш человек”.