Танец блаженных теней

Я не верила своим ушам, но это дурацкое неверие не дало моему гневу выплеснуться. Я услышала достаточно, чтобы встать, развернуться и выйти. Пока я шла по коридору, он продолжал что-то бубнить мне вслед. Заперев дверь, я подумала: надо уходить. Но потом села у себя в комнате, где на столе меня ждал мой труд, и снова вспомнила о том, как же мне здесь нравится, как славно мне здесь работается, и решила, что не дам себя выжить. В конце концов, я чувствовала, что борьба между нами зашла в тупик. Я могу не открывать дверь, не читать его записок, не разговаривать с ним при встрече. Оплата внесена вперед, и если я уйду сейчас, то, скорее всего, мне ничего не вернут. Итак, я решила не обращать внимания. Прежде я каждый вечер уносила написанное домой, чтобы он не прочел, а теперь мне казалось, что даже эта предосторожность ниже моего достоинства. Ну и что с того, что он прочтет? Подумаешь – вреда не больше, чем если мышь в темноте опрометью прошуршит по листкам.

После этого записки в моей двери появлялись регулярно. Не буду читать, думала я и всякий раз читала. Его обвинения становились все более конкретными. Он слышал в моей комнате голоса. Мое поведение беспокоило его жену, когда та пыталась вздремнуть после полудня (я никогда не приходила в это время, за исключением выходных дней). Он нашел в мусоре бутылку из-под виски.

Я частенько вспоминала моего предшественника – хиропрактика. Было очень неловко наблюдать, как именно строились легенды из жизни мистера Маллея.

Поскольку записки становились все более злобными, наши личные встречи прекратились. Раз-другой я видела его сутулую потную спину, исчезавшую при моем появлении в коридоре. Постепенно наши отношения стали совершеннейшей фантазией. Теперь он письменно обвинял меня в том, что я вступаю в интимные отношения с завсегдатаями «Нумера пятого» – так называлась кофейня по соседству, которую, как мне представляется, он приплел с весьма символической целью. Я чувствовала, что хуже уже быть не может, записки исправно появлялись, их содержание становилось все более нелепым, и потому у них было все меньше шансов на меня воздействовать.

Он постучался ко мне в дверь воскресным утром, где-то около одиннадцати. Я как раз только пришла, сняла пальто и поставила чайник на плитку.

На этот раз его лицо было другим – отстраненным и преобразившимся, сияющим холодным светом огромной радости – это было лицо человека, добывшего доказательства греха.

– Будьте так добры, – сказал он порывисто, – проследовать за мной.

Я проследовала. В уборной горел свет. Это была моя уборная, кроме меня, ею никто не пользовался, но он так и не выдал мне ключ, и там всегда было не заперто. Он остановился напротив двери, толкнул ее и застыл, не поднимая глаз, незаметно отдуваясь.

– Ну, кто это сделал? – спросил он голосом полным чистейшей скорби.

Стены над унитазом и над умывальником были испещрены рисунками и репликами, какие часто можно встретить в общественных туалетах на пляже или в присутственных местах маленьких городов вроде того, в котором прошло мое детство. Как водится, все они были сделаны губной помадой. Кто-то, наверное, поднимался сюда вчера вечером, подумала я, может быть, кто-то из гопников, вечно околачивающихся вокруг торгового центра субботними вечерами.

– Надо было запирать дверь на ключ, – сказала я холодно и сухо, как будто удаляясь со сцены. – Какое безобразие.

– Безобразие и есть. Сплошной мат. Может быть, это просто шутка ваших друзей, но не для меня. Не говоря уже о художествах. Очень приятно открыть дверь поутру по своей надобности и увидеть это.

– Думаю, что помада отмоется.

– Как хорошо, что миссис Маллей этого не видит. Это огорчило бы любую женщину, получившую хорошее воспитание. Итак, почему бы вам не пригласить сюда своих друзей и не устроить для них вечеринку с ведрами и щетками? А я бы полюбовался на людей с таким замечательным чувством юмора.

Я повернулась, чтобы уйти, а он неуклюже загородил мне путь:

– У меня нет сомнений насчет того, как появились эти надписи на моей стене.

– Если вы пытаетесь утверждать, – произнесла я довольно глухо и устало, – что я имею к этому хоть малейшее отношение, то вы, наверное, сумасшедший.

– А откуда они здесь тогда? Чей это туалет? А? Чей?

– К нему нет ни одного ключа. Любой может зайти сюда. Может быть, ребятня с улицы забежала и нахулиганила вчера вечером после моего ухода, откуда я знаю?

– Как жаль, что детей обвиняют во всех грехах, а на деле это взрослые их развращают. Вот о чем вам стоит хорошенько подумать. Это преступление. Есть законы против порнографии. Они применяются и к таким вот выходкам, и к литературе, я полагаю.