Танец блаженных теней

Как только я сняла бигуди, все мои кудри – и натуральные и искусственные – растопырились огромным блестящим кустом. Я их и мочила, и расчесывала, и взбивала щеткой, и приглаживала вдоль щек. Я напудрилась, на моей раскрасневшейся физиономии пудра лежала как побелка. Мама достала духи «Пепел розы», которыми она никогда не пользовалась, и позволила мне надушить руки. Потом она застегнула мне молнию на спине и повернула меня к зеркалу. Платье было в стиле «принцесса», с плотно облегающим лифом. Я увидела, что мои груди в новом жестком бюстгальтере с неожиданной взрослой уверенностью выпирают из-под детских оборок воротника.

– Как жаль, что я не могу тебя сфотографировать, – сказала мама, – я действительно, по-настоящему горжусь, как это платье сидит. Может, хоть теперь ты скажешь мне спасибо.

– Спасибо, – сказала я.

Первое, что сказала Лонни, когда я открыла ей дверь:

– Господи, что ты натворила со своими волосами?

– Накрутила.

– Ты похожа на зулуску. Ну ничего, не волнуйся. Тащи расческу, я тебе спереди сделаю валик. О, все будет в порядке. Ты даже будешь казаться старше.

Я села напротив зеркала, а Лонни устроилась у меня за спиной, поправляя мне прическу. Похоже, мама никак не хотела оставить нас в покое. Вот бы она отвязалась! Она смотрела, как валик обретает форму, а потом сказала:

– Ты поразительная девочка, Лонни. Тебе надо заняться парикмахерским делом.

– А что, это мысль, – сказала Лонни.

На ней было бледно-голубое платье из крепа с баской и бантом. Оно было куда более взрослым, чем мое, даже без воротника. Волосы ее ниспадали плавно, как у девушек на упаковках с заколками. Втайне я всегда думала, что Лонни не грозит быть хорошенькой из-за кривых зубов, но сейчас, какими бы ни казались мне ее зубы, рядом с ней, в этом ее стильном платье, с ее гладкой прической, я казалась себе пугалом, вырядившимся в красный бархат, с выпученными в полубреду глазами и жуткой паклей вместо волос.

Мама проводила нас за дверь и сказала нам, уходящим во мрак:

– Au reservoir!

Это было наше с Лонни традиционное прощание, в устах матери оно звучало глупо и жалко, и я так разозлилась на нее за это, что даже не ответила. И только Лонни отозвалась весело и ободряюще:

– Доброй ночи!

Спортзал благоухал сосной и кедром. Красные и зеленые колокольчики из гофрированной бумаги свисали с баскетбольных колец, высокие голые окна были загорожены зелеными хвойными ветками. Похоже, все старшеклассники пришли парами. Некоторые девочки из двенадцатого и тринадцатого пришли с кавалерами, которые уже закончили школу, – это были местные молодые бизнесмены. Они курили в спортзале, и никто их не останавливал, они были свободными людьми. Девушки стояли с ними рядом, их руки непринужденно обнимали мужские рукава, а сдержанные прекрасные лица выражали скуку. Мне ужасно хотелось быть как они. Они держались так, словно лишь для них – для старших – и затеяли эти танцы, а все остальные, все мы, копошащиеся вокруг, были существами неодушевленными, а то и вовсе невидимыми, а когда объявили первый танец – «Пол Джонс», – старшие девушки томно выстроились в круг, улыбаясь друг другу, словно их пригласили поучаствовать в некой полузабытой ребячьей забаве. Держась за руки и трепеща, сгрудившись в стайку с другими девятиклассницами, мы с Лонни двинулись следом.

Я не решалась взглянуть на внешний круг из страха увидеть чью-нибудь неловкую торопливость. Когда музыка затихла, я остановилась, где была, и, приоткрыв глаза, увидела парня по имени Мейсон Уильямс, который неохотно шел в мою сторону. Он танцевал со мной, едва касаясь моей талии и кончиков пальцев. Коленки у меня подгибались, рука дрожала от самого плеча, речь отнялась. Этот Мейсон Уильямс был школьным героем, он играл в баскетбол и в хоккей и ходил по коридорам с видом царственно-мрачным и варварски-презрительным. Танцевать с таким ничтожеством, как я, было для него столь же оскорбительно, как учить наизусть Шекспира. Я чувствовала это так же ясно, как он, и представила себе, как он обменивается с друзьями растерянным взглядом. Спотыкаясь, он отвел меня на край площадки. Снял руку с моей талии, отпустил мою руку.

– Бывай, – сказал он и ушел прочь.