Танец на тлеющих углях

Вполне вероятно, она бросила бы его в конце концов, выгнала бы из квартиры, если бы не несчастный случай. Ее избили однажды зверски, то ли свои подельщики, то ли чужие, случайные прохожие. Прямо около дома. Соседи нашли ее во дворе, вызвали «Скорую». Он был в поездке. Вернулся – а она едва живая в реанимации, и врачи, соболезнуя, качают головами. Но не допустил господь, выкарабкалась. Хотя уж лучше бы допустил. Неподвижная, парализованная, потерявшая речь. Подвернувшаяся лучшая подруга жены стала уговаривать Васю продать квартиру в центре и купить домик в пригороде, так как Люсе нужен свежий воздух. Развела, как оказалось, и обчистила. И в итоге очутился он с беспомощной инвалидкой в доме, где не было центрального отопления и газа, вода из колодца и удобства за сараем. Он метался как угорелый, учась готовить, стирать, мыть, переворачивать жену, менять постельное белье. Подставлять «утку» и кормить с ложечки. Перебивался случайными заработками. А она, сохранившая разум, следила за ним глазами, полными ненависти.

И продолжалось это целых девять лет. Девять бесконечных, беспросветных, мучительных лет. Тут уж не до творчества.

Ошеломленный Сэм молча внимал рассказу Васи.

– Люся умерла в феврале, – сказал Вася. – Восемь месяцев будет на днях. А я остался. И знаешь, Сема, остался один и вроде растерялся. И пустой совершенно. Весна была хорошая, тут в овраге полно цветочков беленьких по склонам, белым-бело, никого нет, тишина, покой… Так я сяду на край, ноги свешу и смотрю, насмотреться не могу. Сколько раз я представлял себе, как останусь один, достану кисти и… А потом накатило… черт знает что, вроде как никакого смысла ни в чем нет. Пока ухаживал за ней, ни о чем не думал, и смысл был, и ожидание, а теперь разом ничего не стало. И кажется, она все еще лежит там, аж в жар кидает.

– Мне очень жаль… – пробормотал Сэм.

– Мне тоже жаль, – отозвался Вася. – Я так хотел этой свободы, все время думал, что вот она умрет, повторял: умирай, умирай… освободи! Она чувствовала, наверное…

– Еще не вечер, – Сэм не знал, что сказать. Не умел он утешать. – Ты сделал все, что мог, выполнил свой долг. – Получилось как в газетном некрологе. – «Боже упаси от такого долга, – подумал он. – Какой долг? Нелепый случай…» – Он содрогнулся, представив себе жизнь с полутрупом. Девять лет! А Вася еще цветочками любуется… способен любоваться, не полез в петлю. Хотя, может, это единственное, на что он теперь годится, – сидеть, свесив ноги, и смотреть на цветочки. Потому что есть предел человеческим силам и возможностям…

– Ну, давай за упокой! – сказал он бодро, одергивая себя за упадочнические мысли. – Говорят, чокаться нельзя. Чтобы земля ей пухом. Давай, Василек! Еще не вечер! Поверь мне, еще не вечер!

Они пили, закусывали, разговаривали, вспоминая былое, ребят с курса. Кубик совался носом им в руки, напоминая о себе, и то один, то другой совал ему куски, и он глотал их, не разжевывая.

– Такой живоглот, – бормотал пьяненький уже Вася. – Такой разбойник… – Лицо его покраснело, глаза затуманились, он все время улыбался бессмысленной растроганной улыбкой. – А ты не изменился, Сема, – сказал он вдруг. – Нисколько.

Собеседнику полагается ответить: ты тоже, но у Сэма язык не повернулся соврать, хотя подобное вранье – дело житейское и даже необходимое. Не та ситуация, чтобы врать.

– Знаешь, ты всегда мне напоминал… то есть я именно так и представлял себе… – запинаясь, Вася ловил ускользающую мысль, – …пастуха с посохом, в длинной хламиде или овечьей шкуре и грубых сандалиях где-нибудь на горе Синайской, а вокруг овцы… Правда, Сем, даже хотел написать… так и видел… пастух-пророк, лицо вдохновенное, и глаза такие… полные веры и страсти! Рука сжимает посох… А ты взял и уехал… Или на верблюде!

Сэм кивнул – на верблюде, класс! Долговязый и подвижный, он был вечно в полете и движении, искрил идеями. И тогда, в училище, и позже, в Америке. Его сильное лицо всегда выражало напряженную работу мысли, глаза смотрели испытующе, брови хмурились, и трепетали ноздри крупного энергичного носа. Он постоянно прикидывал и взвешивал, во что выльется реализация той или иной идеи – мысленно, а также на первом попавшемся клочке бумаги или на крошечном плоском калькуляторе, с которым не расставался. Бизнесмен в нем победил художника, любил он повторять. Ему интересно делать дело. Нюх у него отменный, есть внутреннее чутье. И сейчас смотрел он на захмелевшего Васю, пытаясь понять, что осталось в нем от того талантливого парня, каким он его помнил. И стоит ли… Стоит ли затевать некий задуманный им проект или не рисковать, сунуть художнику пару сотен долларов и распрощаться. В его выразительных глазах читались вопрос и сомнение. Вася, чуткий, как все артисты, заметил это, хотя и был пьян.