Танец с дьяволом

После праздничного ужина, когда и суп, и жареные цыплята с овощами были съедены, отец взял Мойше за руку и повел во двор. Подняв голову к иссиня-черному, усыпанному крупными звездами небу, он молча помолился, а потом сказал:

— Трудно быть евреем, сынок.

Мойше молчал, не зная, что ответить на это.

— Бог запрещает евреям делать изображения людей и животных даже из ржавых железок. Это — грех. Вот я и прошу у него прощения за это.

— А мне так нравится то, что ты делаешь, папа.

— Это плохо, Мойше, это греховно. Это нарушает одну из Божьих заповедей: «Не сотвори себе кумира». Я грешник, Мойше, — он взглянул на сына и с печальной улыбкой сказал: — Знаю, сейчас ты не понимаешь, о чем я. А вырастешь — сам увидишь, какая это мука — быть евреем.

* * *

Первым его увидел Ганс, вместе с Мойше сгребавший в стога сено. С пригорка спустился молодой человек с рюкзаком за плечами.

— Эй, вы кто? — крикнул Ганс.

— Я ищу господина Ноймана.

Ганс глядел на него недоверчиво.

— Я был его учеником, — добавил молодой человек и улыбнулся, сверкнув белыми ровными зубами. Он был невысокого роста, коренастый, кареглазый и темноволосый, с едва пробивающейся бородкой.

— Герр Нойман очень занят, — неприветливо буркнул Ганс.

Мойше удивился: отчего это их дружелюбный и веселый работник так ведет себя?

— Ганс, а Ганс… У нас же никого нет… Папа, наверно, обрадуется ему…

Ганс что-то невнятно пробурчал, и тогда Мойше сам вызвался проводить гостя. Они зашагали к ферме, а Ганс молча следовал за ними чуть поодаль.

Отец осматривал ногу лошади, несколько дней назад напоровшейся копытом на гвоздь. Завидев их, он осторожно опустил ногу животного, выпрямился, вглядываясь в лицо незнакомца.

— Вы меня не узнаете? Давид Майер, ваш самый скверный ученик.

Лицо отца озарилось широкой улыбкой. Он стиснул юношу в объятиях.

— Давид, Давид, да у тебя уже борода! Когда мы в последний раз виделись, ты еще и не брился!

— Я и сейчас не бреюсь.

— Господи, сколько же лет прошло? Пять или шесть?

— Да нет, пожалуй, семь или восемь.

— Верно! Мы перебрались сюда, когда Мойше было три года, а ему уже скоро пойдет двенадцатый. Как же ты меня разыскал?

— Доктор Гольдман сказал, где вас найти, и передал со мной весточку.

— Как он поживает?

— Они уехали из Германии.

— Значит, плохи дела?

Давид перестал улыбаться, коротко глянул через плечо на Ганса.

— Мне бы надо с вами поговорить с глазу на глаз…

— Не беспокойся, Ганс — свой. Но пойдем в дом. Умоешься и передохнешь с дороги.

Мойше заметил, что Ганс довел их до самых дверей, продолжая подозрительно поглядывать на гостя.

Все расселись вокруг стола на кухне и стали слушать Давида.

— В городах евреев уже не осталось, а теперь Эйхман сколотил особые группы «охотников», которые рыщут по деревням, хуторам, мызам в поисках тех, кто сумел скрыться.

Наступила тишина. Давид съел несколько ложек супа, поставленного перед ним, время от времени бросая восхищенные взгляды на Рахиль. Та каждый раз заливалась румянцем.

— Пока пробирался к вам, видел, как гестапо набивает грузовики людьми — мужчинами, женщинами, детьми.

— Зачем? — спросила мать. Мойше удивился тому, как дрожит ее голос.

— Не знаю, фрау Нойман, — Давид снова взглянул на Рахиль. — Говорят, их везут в лагеря.

— В лагеря? Какие лагеря? — спросил Мойше, мигом представив себе палатки и костер.

Все посмотрели на него, и он смутился оттого, что перебил разговор взрослых.

— Не знаю, Мойше, — чуть усмехнувшись, ответил Давид.

— А как вы считаете… здесь… мы в безопасности? — все тем же нетвердым голосом спросила Лия.

— Нет! — резко ответил Давид, и Мойше вздрогнул от неожиданности. — Я направляюсь к озеру Констанс. Если дойду, оттуда можно будет перебраться в Палестину или в Америку. Идемте со мной.

— Да, — кивнул Якоб. — Ты прав. Надо бежать.

— Но когда? — в голосе матери Мойше слышал ужас.

— Сейчас же, Лия. Немедленно, — отец обнял ее за плечи, и она припала к его груди. — Мойше, ты бы сходил помог Гансу задать корм скотине. Пусть досыта поест напоследок.

Мойше выбежал из дома, громко зовя работника. Тот не отзывался. И велосипед его куда-то пропал. Куда он запропастился? Что могло случиться? Размышляя над этим, мальчик вернулся в дом, где уже полным ходом шли сборы.

Продолжались они и вечером. Мойше поднялся к себе на чердак, чтобы забрать свои пожитки, и вдруг услышал рычание мотора. Он подскочил к оконцу, выглянул — слепя фарами, в ворота въезжал тяжелый грузовик. Лаяли собаки. Рядом с водителем он увидел Ганса, хотел было окликнуть его, но в этот момент он увидел, как из кузова спрыгнули двое с винтовками.

Мойше никогда не забыть грохот прикладов, ударивших в дверь его дома.

* * *

Солдаты обшарили весь дом. Мойше видел, как один из них сунул в карман золотые часы отца. Другой схватил за руку мать, та отшатнулась, дрожа всем телом. Солдат грубо сорвал у нее с пальца обручальное кольцо. Отец шагнул было вперед, но солдат отбросил его ударом приклада. Рахиль заплакала. Давид обнял ее за плечи, стал приговаривать, успокаивая:

— Все будет хорошо, все будет хорошо…

Мать вцепилась в рукав отцовского пиджака:

— Почему же Ганс — с ними?