Танец с дьяволом

Он шел, обхватив себя руками, словно пытался защититься от того ужаса, что творился вокруг.

— Где мы? — спросила она.

Казалось, он совсем не удивился, увидев ее здесь. Не испытал ни радости, ни каких-либо иных чувств. Он был погружен в страшные воспоминания.

— В Таберли, — тихо ответил он.

— Таберли?

— Моя деревня, — произнес он глухо, едва слышно. — Здесь я прожил триста лет. Была здесь одна старуха… не всегда она была старухой, конечно, — впервые она встретилась со мной еще девчонкой… порой она оставляла для меня угощение — вяленую баранью ногу, бурдюк эля… или просто записку — слова благодарности за то, что я за ними присматриваю… — Он повернулся, и Астрид увидела его искаженное горем лицо. — Я должен был их защищать!

Астрид не успела спросить, что произошло с деревней, из развалин послышался слабый женский стон.

Зарек поспешил туда.

На земле перед ними лежала умирающая старуха: тело ее, все в синяках и ранах, было страшно изувечено. По лицу Зарека Астрид поняла: это та женщина, о которой он говорил.

Он опустился перед ней на колени, отер кровь, пузыряющуюся на губах.

Женщина узнала его, и серые глаза на окровавленном морщинистом лице блеснули гневом.

— Как… ты… мог? — прохрипела она из последних сил.

А в следующий миг обмякла у него в руках, и глаза ее навеки погасли.

Зарек испустил яростный рев. Отпустив женщину, он вскочил и зашагал кругами, шумно дыша, запустив руки во всклокоченную копну волос.

В этот миг трудно было сомневаться, что он безумен.

Сердце Астрид разрывалось от сострадания, но она не понимала, что происходит. Что здесь случилось? Отчего он так мучается?

— Зарек, что произошло? — воскликнула она, подбежав к нему.

Он повернулся к ней: лицо искажено болью, глаза потемнели еще сильнее от ненависти и презрения к себе.

Широким жестом он обвел страшную картину бойни и разрушения.

— Это я их всех убил! — Казалось, каждое слово дается ему со страшной мукой. — Не знаю почему. Не помню. Помню только ярость и жажду крови. Не помню даже, как их убивал, помню только, как они падали и умирали вокруг меня.

Астрид слушала с ужасом и болью, не в силах смотреть ему в лицо — и не в силах оторвать глаз.

— Теперь понимаешь, почему я не могу остаться с тобой? Почему нам нельзя быть вместе? Я — чудовище. А если однажды я убью и тебя?

При этих словах холодный ужас сдавил ей горло.

Что, если она в нем ошиблась?

«Невиновных не бывает, — любила говорить ее сестра Атти. — Единственные честные люди — младенцы, которые еще не научились лгать».

Пораженная страхом, она оглянулась вокруг, на груды мертвых тел…

Неужели Зарек в самом деле мог сотворить такое?

Теперь она не знала, что и думать. Человек, совершивший такое злодеяние, безусловно, заслуживает смерти. И это более чем объясняет, почему Артемида старалась держать его подальше от людей.

Людей… Стоп!

Астрид задумалась.

Что-то здесь не так.

Что-то совсем не так.

Астрид снова оглянулась на изуродованные трупы. Трупы смертных. В основном женщин. Но есть и дети.

Если бы это сделал Зарек, Ашерон убил бы его немедленно, своими руками! Глава Охотников не терпел тех, кто охотится на слабых и беззащитных. И никогда не прощал злодеев, причинявших вред детям.

Нет, Ашерон не пощадил бы Охотника, жестоко истребившего тех, кого он поклялся защищать! Астрид могла усомниться в чем угодно — только не в этом.

— А ты уверен, что это сделал ты? — спросила она.

Этот вопрос, казалось, изумил его.

— А кто же еще? Кто это мог быть, кроме меня? Ты видишь здесь кого-нибудь еще с клыками?

— Может быть, какой-нибудь зверь…

— Да, Астрид, зверь. И этим зверем был я. Больше некому.

Но она все же не верила. Должно быть какое-то иное объяснение!

— Ты говоришь: ты не помнишь, как убивал их. Так, может быть, это все-таки не ты?

Глаза его сверкнули гневом и болью.

— Нет, я помню. И знаю: это сделал я. И все остальные это знают. Вот почему другие Охотники боятся меня. Вот почему никто со мной не разговаривает. Вот почему меня изгнали в безлюдную глушь. Вот почему я просыпаюсь каждую ночь в страхе, что Артемида отправит меня куда-нибудь подальше от Фэрбенкса — туда, где нет людей, которым я могу навредить.

Астрид разрывалась между страхом и желанием ему верить. Она боялась, что он прав. Но внутренний голос подсказывал: нет, этот измученный человек с сердцем поэта, человек, способный превращать деревянные поленья в чудные произведения искусства, человек, заботящийся о волке, который едва его не загрыз, — не мог стать убийцей невинных!

Однако одного убеждения мало, нужны доказательства.

«Просто не верю, что он мог убить!» — для судебного вердикта этого маловато. Ни ее мать, ни Артемиду ссылками на внутренний голос не убедишь. Она должна доказать невиновность Зарека.

Доказать, что он не способен убить смертного.

— Я хотел бы только одного — понять почему! — простонал Зарек. — Что привело меня в такое бешенство? Почему я убил их всех и даже этого не помню?

Он поднял на нее измученный, потухший взгляд.

— Артемида права. Я чудовище. Мне нельзя быть среди людей.

При этих словах глаза ее наполнились слезами.

— Нет, Зарек! Ты не чудовище!