Танец сакур

— Плакала весь вечер и, судя по тому, что моя жена спала рядом с ней, а не со мной, то и всю ночь.

Корнилов медленно закрыл глаза, он снова причинил Лизе боль.

— Слушай, Алексей, глупо думать, что я могу повлиять на тебя, только хочу знать, что ты собираешься делать.

— Как-то участвовать в жизни нашего ребенка, — помолчав, ответил Корнилов.

— Наивный ты человек, — Дорофеев откинулся на спинку стула, — Если думаешь, что тебе дадут «как-то участвовать». Она будет выворачивать тебя наизнанку каждую вашу встречу, а ты потом будешь жалеть о каждом своем шаге.

— Я не могу бросить ни Лизу, ни сына, — проговорил Алексей, с удивлением глядя на Сергея, который души не чаял в своей дочери от первого брака и в их с Катей малышах.

— Бросить тебе тоже не дадут, — усмехнулся Сергей, Корнилов оказался на удивление глуп.

— Говори прямо! — если бы Алексей мог, он бы вспылил, но сейчас мог позволить себе лишь громкий шепот.

— Нет, это ты говори прямо, с ней. И не тяни до того дня, когда она уедет и решит начать жизнь без тебя, когда ты будешь видеть сына по расписанию или втянешься в судебный процесс. А потом будешь жалеть и думать, как она, — Дорофеев знал о чем говорил: глупость и гордость едва не стоили ему потери Кати и их детей.

— Я не могу сейчас, позже. Я должен все обдумать, — пытался возражать Корнилов.

— Нечего думать, — махнул рукой Сергей, — Это не сделка, не M amp;A.

— Я не могу ничего предлагать женщине, тем более, Лизе, когда сам даже поесть, не то что до туалета дойти не могу, — выбросил последний аргумент Алексей.

— Ну ты и кретин! — с жалостью посмотрел на него Дорофеев, — Пойду разбираться с твоими делами.

Как много слез, как в той песне «Cry me a river», что так любили слушать в студенческие годы. За прошедшие дни Лиза и правда выплакала целую реку слез, они текли по щекам, капали на подушку и никак не могли остановиться, сначала от мысли, что никогда больше не поговорит с Алексеем, потом из-за разговора с ним. Родной голос, родные глаза, холодные слова, уже так привычные от него. Напоминание о Кейко, ее слова «твой и мой», его жестокое «уйди, надо подумать». Лиза ушла, бросив печальный взгляд на прощанье, — закутанный в бинты словно мумия, злой и раздраженный, Корнилов был лучшим мужчиной на свете. Был ли он ее счастьем? — вряд ли. Слишком много обид и недоговоренностей, нежелания слушать и слышать. Могла ли она оставить его? — могла. Была бы счастлива после? — вряд ли. Лиза еще кое-как держалась, пока шла по коридору, садилась в машину и смотрела в окно на мрачный город, в котором так легко разбивались мечты. Конечно, она, как последняя дура, мечтала о другой реакции Алексея. Не верила в нее, а именно мечтала. Потом вдруг накатили слезы, не сдержанные, когда капля медленно ползет по щеке вслед за каплей, а безудержные и вульгарные со сдавленными рыданиями, красным носом и желанием крушить все на своем пути. Лиза почти выпала из автомобиля, стоило водителю только открыть дверь, обрадовалась теплым объятиям Катиной мамы, потом самой Кати, которая ласково гладила ее по голове и поила цветочным чаем, не просила остановиться, а просто была рядом, так и заснув возле Лизы.

Что ж, Корнилов был жив, — это была радость, которую еще несколько дней назад она бы считала величайшей на свете. Он не желал ее видеть, подтвердив все то, что и так понимала Лиза. Он не имел никакого права так поступать, как всегда, односторонне решив, что это ему надо подумать, словно Лиза ждала какого-то ответа. Нет, она, конечно, ждала…

Лиза не знала, чувствует Алексей к ней что-то или нет, скорее, нет, но не могла не вспоминать те дни, когда казалось, что чувства есть и с его стороны. А, может, она была просто дурой, допускающей мысль, что у мужчин есть чувства? Конечно, ей следовало уехать, но невозможно было уехать, не поставив последнюю точку над «и». И ведь, правда, что Алексей не сказал ей худшего из того, что мог, так, как мог только он — ранив одним словом? Он ведь просто просил ее уйти. Хорошо, пусть не просил, а приказывал, но все же…

Было слишком много метаний, сомнений и еще чего-то, что Лиза боялась называть трепетным словом «надежда». Хотя какая могла быть надежда, когда не хотели ни ее, ни ее ребенка?

Лиза проснулась в пять утра, небо было темным, кое-где сияли мелкие и какие-то несерьезные звезды, рядом тихо спала Катя. Щипало глаза от вчерашних слез, хотелось есть и ощущать себя в ласковых мужских руках, чтобы он прижимал ее к себе и, положив руки на живот, чувствовал легкие движения их сына. Утопия, как у Томаса Мора. Накинув халат, надеясь, что не встретит никого из Катиных домашних, а особенно Сергея, Лиза спустилась на кухню. За бутербродом с утиным паштетом и чашкой чая с молоком она вспоминала слова матери Алексея «ты готова оставить ему право выбора?» и фразу Катиной мамы «обида и предательство — это только этапы отношений, но не их конец». Что ж, она была слишком эгоисткой, чтобы оставлять право выбора кому-то другому.