Танец семи вуалей

Граф в самом деле коллекционировал трубки, но к табаку так и не пристрастился.

– Врешь! Я просто дым не люблю…

– Осторожничаешь! – шутовски скалился Самойлович. – Потому-то ты и в убытке, граф. Без куражу в игру соваться нельзя. Ни в карточную, ни в любовную…

Он то ли издевался над Олениным, то ли раззадоривал его. По знаку Самойловича половой принес еще водки.

– Ты бес! – прохрипел Оленин, глядя в искаженное странной гримасой лицо собеседника. – Искушаешь мя…

– Верно подметил, дружище… Кстати, что твоя женка? Чем не хороша?

– А… – вяло махнул кистью граф. – Ни слова об Эмме…

– Она у тебя падкая на сладости?

В трактире горели свечи, отражаясь в лаковых китайских картинах и медных боках самоваров. По залу ловко сновали половые, пахло мясными щами и свежим, только из печи, хлебом. Оленина затошнило. Что он делает в этой забегаловке? Почему слушает Самойловича, который говорит непристойности о его жене?

– Спорим, я у тебя уведу ее?

– Кого? Иду?

Самойлович громко, раскатисто захохотал.

– Ну ты хватил, братец! Ида Рубинштейн не про тебя. Забудь… не то плохо кончишь…

Оленин с досады поманил полового и заказал водки. Он потерял счет выпитым рюмкам.

– Скажи, Самойлович, ведь ты убивал людей? Каково это – выстрелить в человека?

– Коли из пушки, то совсем легко. На войне про это не думаешь. Стреляешь, чтобы самого не убили. Вот ежели штыком или ножом кого зарезать – то жуть пробирает. Но только с непривычки. Неприятель тоже за тобой охотится, норовит убить. А ты его бьешь первым, в том и геройство!

– То неприятель, – едва ворочая языком, возразил граф. – А будь это твой сосед или товарищ…

– У тебя, дружище, ни разу дуэли не было?

– Дуэль – это ритуал, понимаешь? Там оба знают, на что идут… и оба в равных условиях.

Брови Самойловича изумленно взметнулись вверх.

– Ты кого убивать собрался, Оленин? Уж не жену ли?

– Бог с тобой…

Граф замолчал, наливая себе водки. Он думал об Иде, о ее длинных ресницах, из-под которых полыхал темный огонь, обо всем ее дьявольском облике… Неужто она разденется при всех? Этакая недоступная, роскошная женщина предстанет перед сотнями посторонних людей, мужчин – без одежды? И безо всякой корысти? Безо всякого высшего смысла?