Танцовщица и султан

Умными, точными фразами, которые можно смело разбирать на цитаты, он умел отвечать на любой вопрос так, что отпадали любые сомнения в правильности ответа. При всем при этом речь его была ясной, не переполненной излишним "пафосом", что очень-очень редко здесь. Все будто пытаются перещеголять друг друга в высокопарном пустозвонстве, и хорошо еще, если таким образом выражены умные мысли — обычно всякие глупости, и на этом фоне разговор с султаном — словно освежающий глоток воды после жажды. Казалось, его глаза смотрят прямо мне в душу, но не давя, а изучая, как диковинку, и под таким взглядом язык не поворачивался произнести хоть малейшую ложь. Магия, не иначе.

Я и не заметила, как расслабилась, как мы, улыбаясь и смеясь с детской непосредственностью, вот так вот просто обсуждая все на свете, обошли полгорода, как наступили сумерки…

Окрыляющая легкость пропала, когда я поняла, что мы дошли до невольничьего рынка. Там было уже пусто, но…

— Давайте уйдем отсюда, — поежившись, попросила я. Меня охватил какой-то полумистический страх: казалось, что все слезы, пролитые здесь, вся боль и страдания, здесь пережитые, камнем давят на меня. И раздавят своей неподъемной тяжестью, если я останусь здесь еще хоть секунду.

Снова этот изучающий взгляд, перед которым я — открытая книга.

— Создается впечатление, будто вы боитесь этого места. Не стоит.

— Я не боюсь, просто… неуютно. Тяжело. — Попыталась объяснить я, — Понимаю, для вас все это норма, но для меня само понятие рабства — дикость, архаизм… — Замолчала, спохватившись: слишком неосторожна в замечаниях.

— Конечно, то, что норма для восточных стран, может быть непонятно для остальных. Но рабство существует везде, просто в разных формах. Слуги, рабочие — они ведь так же бесправны у вас, как у нас рабы. И в то же время у нас ремесленники имеют куда больше прав, чем у вас.

— Но почему у одних есть шансы добиться многого, а у других нет права даже называться человеком, права распоряжаться собственной жизнью? — В груди кольнуло чувство… боль? Сострадание?

— Жизнь никогда не будет равна ко всем до тех пор, пока люди остаются людьми. — Философски ответил собеседник, и я поняла, что в этом вопросе мы вряд ли когда-либо сойдемся во мнениях.

Пожалуй, для моей "неправильной" симпатии некоторым препятствием стала не пропасть разницы в социальном положении, а именно этот факт. Впрочем, вскоре я по крайней мере на несколько часов забыла об этом разговоре, и мечтательная легкость вернулась, как бы не пыталась я ее отогнать…

Апофеозом дня стало то, что повелитель решил проводить меня домой, не принимая отказа. Да я, собственно, и не пыталась отказаться — скорее, пыталась понять, может, я сплю и мне все это кажется?..

Да нет, вроде…

— …А теперь объясни мне, пожалуйста, что это сейчас было?? — С порога налетела на окрыленную меня подруга.

— А? Что?.. — Помотала головой, возвращаясь на грешную землю.

— Каким образом, скажи на милость, получилось так, что тебя провожал… султан? — Явно не до конца доверяя своим глазам, сказала она.

— Как бы тебе сказать… Я сама не знаю. — Честно ответила я, вполне понимая и разделяя ее удивление.

* * *

Утром через несколько дней мы уже были на корабле, нагруженном товарами. Мы вновь стояли у самого борта, наблюдая, как постепенно отдаляется от нас золотая полоска земли…

— Знаешь, а неплохая вышла поездка, в целом мне понравилось. Ну, исключая двух дней в темнице, — вдруг заметила Азалия, а потом хитро покосилась на меня, — Ты-то, небось, куда больше впечатлений приобрела…

Я, вспомнив о "впечатлениях", опять слегка покраснела. Да что ж такое-то?..

— Не понимаю, о чем ты. — Независимо пожала плечами.

— Ну да, конечно, — двусмысленно улыбнулась подруга, но тут же посерьезнела: — Знаешь, он, конечно, очень привлекательный мужчина, но… ты же не влюбилась, да?

— Нет, конечно, — фыркнула я, но прозвучало это на сотую долю менее уверенно, чем хотелось бы.

А ночью начался шторм…

ГЛАВА 8. Ни боль, ни страх вовек не знать

Ужас охватывал с головой, заставлял то замирать статуей, то кричать, зажмурившись.

Во тьме ночи, в каюте, куда не проникал свет, мы сидели с Азалией на полу, крепко обнявшись, как в последний раз (хотя "как" тут, может быть, и лишнее), нас мотало во все стороны. Шторм… Пугающий силой, неудержимостью стихии, не оставляющий надежды. Сверху слышались надрывные крики, топот ног, и отовсюду — страшный гнев моря… Казалось, все вокруг вот-вот перевернется с ног на голову, причем в прямом смысле.

— Освальд, наверное, даже не узнает… — Тихо всхлипнула подруга, уткнувшись мне в плечо.

Она плакала, а я сидела как каменная скала, не шелохнувшись, с ничего не выражающим лицом, и даже пыталась утешить, хотя саму переполняла паника.

При этих словах до боли закусила губу. Гард… тут же помотала головой, отгоняя эти мысли и воспоминания: вот уж о ком не стоит думать, чтобы нас ни ждало.

— Мы выберемся, слышишь, — дрожащим, отнюдь не уверенным голосом ответила я, — Шторм уляжется. Все будет хорошо.