Я все еще прижимаю учебники к груди, которая набухла и отяжелела, а он по-прежнему держит руки в карманах. Мы соприкасаемся только губами, но влажный язык Рансома путешествует внутри моего рта так, словно ласкает все тело. Это переносит меня назад в гостиничный номер, и я начинаю воображать, как бы это было, если бы он нагнул меня над своим столом, стянул мои брюки и взял меня прямо сейчас.
Фантазия разлетается вдребезги, когда я слышу приближающиеся голоса. Я первой прерываю поцелуй. Рансом смотрит на меня с таким выражением, которое я не могу понять. Его дыхание затруднено, веки отяжелевшие, зрачки расширены и выпуклость на его штанах очевидна. Он выглядит так же, как я себя чувствую — страстной, непристойной, умирающей от желания, необходимость прикасаться и ощущать касания слишком сильная, чтобы ее игнорировать.
Но я смогу ее проигнорировать, потому что мы больше не одни и я не стану рисковать его работой. Я бы никогда не сделала ничего, что могло бы ему навредить, как и интуитивно знаю, что и он никогда не навредит мне. Возможно, для таких сложных отношений, как наши, взаимного уважения друг к другу у нас хватает с избытком. Мы дарим друг другу удовольствие, а взамен уважаем и защищаем частную жизнь друг друга.
— Тебе нужно идти, — говорит он настолько хриплым голосом, что ему необходимо прочистить горло.
Мне нравится, что я могу влиять на него таким образом. Это дарит мне то редкостное чувство силы, которое обычно я испытываю только на сцене.
— Увидимся завтра, мистер Скотт.
Я отхожу назад, улыбаясь. Последнее, что я вижу, — его темный хмурый взгляд, но это не касается меня, поскольку, как изволил выразиться профессор Рансом Скотт, с нами покончено, но я знаю правду.
Мы только начали.
* * *
Работа в среду вечером — то еще дерьмо. Первое, что я слышу, войдя в "Мираж":
— Тамера позвонила, что не выйдет на работу из-за болезни. Ты сегодня работаешь хэдлайнером.
Я от шока дергаю головой, увидев Коту, стоящего в своей распахнутой кожаной жилетке, обнажающей накачанное тело и темные завитки волос. Выражение его лица суровое, но выжидающее.
— Хэдлайнером? — Я потрясена его утверждением, мои руки замирают на застежке лифчика. Это место предназначено для самой популярной танцовщицы. У Тамеры ушли годы, чтобы добиться этой должности. — Почему бы не одна из других девушек? Кто-то из тех, кто здесь дольше?
— Потому что никто не сравнится с тобой, Кошечка, — говорит он, ухмыляясь. — Твой выход в десять.
Я остаюсь стоять в одиночестве посреди раздевалки в одном лишь лифчике и стрингах с распахнутым ртом. А через несколько секунд я медленно расплываюсь в улыбке. Стать хэдлайнером тут означает высшую форму похвалы. Я могла бы оплатить квартплату из чаевых от одного лишь танца. Именно в этот момент мне хочется думать, что родители смотрят на меня сверху, даруя мне то небольшое повышение, в котором я так отчаянно нуждаюсь.
Со слезами на глазах я шепчу:
— Спасибо. — Затем я наряжаюсь для самого жаркого представления в своей жизни.
Я выпиваю двойную порцию виски, стоя за кулисами в ожидании, пока меня объявят. Я жутко рада предоставленной возможности, но солгала бы, если бы сказала, что не нервничаю. За последние десять минут я придумала двадцать способов побега. Не могу отделаться от мысли, что это не мое шоу. Я не должна быть здесь. Я этого не заслуживаю.
И если быть честной, не говоря о прибавке в деньгах, я не уверена, что хочу этого.
Быть хэдлайнером означает быть в центре внимания. Хотя большинство мужчин тут постоянные посетители, я не знаю, насколько они замечали меня до этого. Теперь же, если я это сделаю, то их внимание точно обратится в мою сторону.
Не было никакого плана А или Б. Стриптиз начинается и заканчивается. Сегодняшний выход на сцену может изменить все, но я была бы тупицей, если бы упустила шанс. Я просто хочу получить деньги и уйти. Это было моей целью с первого дня, и это моя цель сегодня.
Когда песня Фелиции заканчивается и она шагает за кулисы, я тяну подол своей рубашки и расправляю галстук, лежащий на моей груди. Сегодня я собираюсь зайти дальше, чем когда-либо. Мысль о том, что Рансом может быть там и наблюдать за мной, заставляет каждую клеточку моего тела гореть. Хотя сегодня всего лишь среда.
Мои ноги пошатываются на каблуках, когда я подхожу к единственной ступеньке, ведущей на сцену, и становлюсь прямо за занавесом, вне поле зрения.
Помещение погружается во тьму — это мое обычное правило. Это дает мне время незаметно выйти на сцену и занять свое место. Напрягаю руку и поднимаю ее вверх, откидываю голову назад и закрываю глаза.
Голубые огни начинают вращаться по комнате, дым ползет по сцене, и я слышу рычащий голос Коты из звуковой системы, когда он объявляет мой выход. Нет звуков аваций или восхищений, только музыка, просачивающаяся вниз с потолка и разносящаяся по всему зданию. Затем в центре внимания оказываюсь я и начинаю двигаться.