Проверив, закрыл ли он за собой дверь, и задвинув массивный засов, Лариса ощутила тревогу. Но не могла сказать, чем эта тревога вызвана.
Хотя, наверное, все же могла:
А также то, что ее сын мог быть одним из членов, более того, из рьяных помощников главарей этого «Клуба любителей-цветоводов».
Лариса вернулась в гостиную – Тимофей все еще бесился с Валериком, молотя его подушкой по хребту, однако уже отчаянно зевал.
– Прекратите! – произнесла она, делая страшные глаза. Оба пацана – и маленький, и взрослый – в изумлении воззрились на нее. Лариса же молниеносным движением схватила с дивана подушку и кинула в Валерика. – Ура, попала!
Последующие минут пятнадцать они скакали по гостиной, швыряясь друг в друга подушками, хохоча, визжа и бесясь. Наконец Тимофей начал зевать практически беспрерывно, завернулся в давно сорванную с дивана накидку и, сказав, что ему надо немного отдохнуть, улегся прямо на ковер.
Через десять секунд он уже мирно спал.
Лариса погладила его по щеке, а потом нежно поцеловала в лоб. И пусть это не ее ребенок, но ведь это
И вдруг она поняла, что инфантильная потасовка с подушками была лучшими пятнадцатью минутами ее жизни за последние без малого десять лет.
Валерик хотел было отнести Тимофея на второй этаж, в спальню, но Лариса попросила положить мальчика на диван и притащила сверху одеяло и подушку. Сон мальчика был настолько крепок, что он не пробудился, даже когда Лариса подложила ему под голову подушку и накрыла вместо накидки одеялом.
Она поймала себя на том, что стоит и любуется ребенком. И почувствовала, что в который раз за вечер на глаза у нее навернулись слезы.
Валерик подошел к ней и тихо произнес:
– Ты ведь хотела меня о чем-то спросить? Точнее, спросила, но не получила ответ… Там, на кухне… Я не знал, надо ли делиться с тобой тем, что мне стало известно…
Лариса сжала его руку и, продолжая смотреть на спящего Тимофея, подумала о другом,
– Надо! – сказала она.
Валерик явно колебался. Они прошли на кухню. Лариса села за барную стойку и произнесла, глядя на стушевавшегося молодого человека:
– Это ведь касается
Валерик кивнул и, не глядя на нее, сказал:
– Дело в том, что Подгорных, ну, этот начальник юридического отдела вашего холдинга… Я ведь после того, как мы у него обнаружили эти кошмарные фотографии, принялся за ним следить. Олег ничего не знал, потому что для него важнее всего осуществление нашего плана по экономическому шпионажу.
Он запнулся, посмотрел наконец на Ларису и продолжил:
– Подгорных несколько раз звонил тем, кто может иметь отношение к «Клубу любителей-цветоводов». Поэтому пришлось намекнуть, что у нас общие интересы, и сблизиться с ним. Исключительно для получения информации. Понятное дело, что они не говорят о том, что надо сделать, напрямую, используют свой особый код, для посторонних совершенно невинный. Однако он пару раз звонил какому-то…
Валерик помолчал и произнес:
– Какому-то Тимофею… Причем называл его исключительно Тимыч…
Лариса ощутила на себе, что образное выражение «обратиться в соляной столп»
– Да, какому-то Тимофею, точнее, Тимычу, – выдавил из себя молодой человек. – Они говорили о поставках «нового материальца». И о том, что нужно следить, чтобы «материалец» был хороший, отборный, а не с гнильцой. Потом Подгорных отдал Тимычу распоряжение привезти этого самого «нового материальца». А потом спохватился и сказал, что это чертовски плохо, что у Тимыча пока нет прав, ведь ему еще восемнадцать не исполнилось. И что надо поговорить с кем-то из ГИБДД, чтобы ему сделали левые права, ведь водить Тимыч умеет не хуже гонщика «Формулы-1»…
Ему не исполнилось еще восемнадцать…
– У тебя номер этого… этого Тимыча имеется? – спросила она, и Валерик развел руками, ответив, что он есть у Подгорных.
Господи, эта тварь из юридического отдела работала с ней все эти годы, знала, что она скорбит по убитому сыну, – и общалась с этим самым сыном, отнюдь не убитым, а превратившимся в помощника монстров!
В
– Извини, не стоило рассказывать тебе, это может быть другой Тимыч, имя же сейчас распространенное… – начал Валерик, но Лариса, которую вдруг прорвало, затряслась в рыданиях. Точнее, это были даже не рыдания, а истерические конвульсии.