Танцующая с грозой

— Стоять! Ты куда это собралась? — В который раз убеждаюсь, что ее желание помогать сильнее её самой. Если разобраться, оба волка такого наворотили, что пусть хоть поубивают друг друга, а она чуть не рванула лечить и спасать.

— Им же больно, надо помочь! — И вот о чём я, собственно, и говорила.

— Твоя мама уже помогла одному, которому было больно. Напомнить, чем это для нее закончилось? Добра они не помнят и хорошего отношения не ценят…

— А вам обязательно тыкать в самые больные места, напоминая о самых страшных ошибках прошлого? — Рядом с Бердом стоял канцлер, и говорил громко, на весь зал. — Нравится наблюдать, как мучаются мужчины, которым не дано исправить прошлое или хотя бы искупить его? Получаете удовольствие, глядя, как готовые на все, ради одного единственного шанса получить самое желанное в жизни, лишаются последней надежды? Вы, не задумываясь, мешаете даже исполнению предназначения, лишь бы усилить муки оступившихся и виновных. Не перед вами виновных. Добиваете тех, кому и так в жизни ничего не мило, и царит беспросветная тьма, даже белым днём. Вы не знаете и не представляете, что такое потерять пару, жить в разлуке с нею, знать, что это по твоей вине, что не сохранил и не уберёг. Понимать, чувствовать, сходить с ума от того, что не можешь найти, защитить, утешить. Выпросить прощения и просто знать, что с твоей драгоценностью все хорошо. Чувствовать каждый раз ее слезы и боль, и быть бессильным исправить хоть что-то. Ни один палач в этом мире не сможет причинить и десятой доли той боли. Но вы смогли! Не зря говорят легенды, что Ланграны способны оживить самые страшные кошмары для любого под этим небом…

— Серьёзно? Вы обвиняете меня в собственной дурости, подлости и жестокости? — Плевать, кто он и какова его вина, меня захлестывала злость. — Ланграны, значит, чудовища? Палачи, оживляющие кошмары? А кто эти кошмары создаёт? Что, разве Ланграны подливали вам в своё время зелье, блокирующие связь с парой, что бы вы не почувствовали, что случилась беда? Разве Ланграны придумали и осуществили ту чудовищную затею? Или, может, Ланграны издевались толпой над девушкой, уничтожая, унижая, причиняя боль, уродуя судьбу и убивая? Я, значит, люблю по больным местам тыкать? Хорошо. Меня учили оправдывать возлагаемые на меня надежды. Ответьте мне, пожалуйста, КА-АНЦЛЕР, я специально выделяю вашу должность, когда вас привели в тот дом, допустим из-за зелья, вы не чувствовали эмоций своей пары. Но, объясните мне, каким образом, оборотень на вашей должности, умудрился не понять того, что там происходило? Не увидеть ран и следов принуждения, слёз, не услышать криков? Вы, простите, не в состоянии отличить добровольное участие в непотребстве от насилия? И не надо на меня рычать! Рычать надо было там и тогда! А не сейчас упрекать меня, что, мол, прошлым тыкаю.

— Я тебя саму этим зельем напою, хорошенько так накачаю. А потом спрошу, сможешь хоть что-то адекватно воспринять и понять?

— Я позволяла обращаться ко мне на ты?

— Лангранова тварь! Заткнись! Ты не в моих ранах копаешься своим ядовитым жалом…

Сразу две вещи произошли одновременно. Между мной и канцлером встал Дар, а самого канцлера обняла его пара, прижавшись со спины. И в мгновение разъяренный, готовый убивать зверь, превратился в мягкого и ласкового, думающего только о своей паре, откровенно наслаждающегося ее прикосновениями.

Этому мужчине было все равно, что происходит вокруг него, главное в его жизни, было в его руках, в его объятиях, под надёжным присмотром. Женщина, удивительно красивая, с безумно печальными глазами, знающая о жестокости и подлости не понаслышке, совершенно не боялась этого вспыльчивого и агрессивного мужчину. Доверяла его рукам. В ней не было страха перед ним. Ни капли.

Эти двое просто купали друг друга во взаимной нежности. Только им слышимый шёпот, разделённое на двоих дыхание, столько пламени было во взгляде оборотня, что становилось неловко наблюдать за этими двумя, казалось, что я лезу с барабанами в тонкое звучание флейты, что рушу что-то удивительное, хрустальное, словно промаршировала в кирзовых сапогах по клумбе с цветущей петуньей.

А между тем, канцлер, выслушивая что-то, в чем его горячо убеждала его пара, внимательно смотрел на меня. В одном он был прав, забывшись в своей злости, своими словами я будила болезненные воспоминания, заново вскрывала и без того кровоточащую рану. Выдохнув, набираясь смелости, я сделала то, что до меня не делал ни один Лангран.

— Канцлер, я признаю вашу правоту, я, действительно, своими неосторожными словами в споре с Вами, напоминала о неприятных событиях прошлого Вашей жене. За что приношу Вам свои извинения. — Тишина в зале стояла просто мертвая. От моих слов растерялся и не знал, что ответить даже канцлер. — Однако, это не меняет моего отношения к поступку Вашего брата, низость которого он отказывается признавать до сих пор…