Танцующая со смертью

Правда, капитан Литтел был немало удивлен предложением танцоров. Он сказал моему отцу, что у местных жителей кастовые предрассудки чрезвычайно сильны и для касты танцоров выполнять работу носильщиков — немыслимый позор.

— Должно быть, — ответил отец, — местные предрассудки постепенно отступают перед светом английской цивилизации. Недаром мы уже много лет несем в эти дикие места прогресс и просвещение!

Капитан Литтел недоверчиво покачал головой и вернулся в голову колонны.

За это же время случилось еще одно событие, более забавное.

Та молодая танцовщица, чей танец мне понравился и которой я подарил золотой соверен, стала проявлять ко мне несомненные знаки внимания.

Она то и дело бросала на меня томные взгляды своих прекрасных глаз, подходила ко мне на привале и старалась держаться как можно ближе во время переходов. Время от времени она срывала какой-нибудь экзотический цветок и подносила мне, а один раз угостила меня каким-то местным фруктом. Кстати, он оказался очень вкусен. Некоторое время она была чем-то занята, а затем подошла ко мне с преогромной гирляндой, сплетенной из удивительно красивых цветов, и с жаркими, непонятными словами надела эту гирлянду мне на шею.

Поначалу такие ухаживания немало забавляли меня, но затем начали изрядно раздражать, особенно после того, как спутники стали дразнить меня, а очаровательную туземку называть не иначе, как моей невестой.

Надо сказать, что предводитель танцоров, судя по всему — ее отец, был чрезвычайно недоволен таким поведением дочери. Он то и дело отчитывал ее грубым голосом, а как-то раз ударил по лицу. Я хотел было вступиться за девушку, но потом посчитал, что это неудобно и что дело исключительно семейное.

Положение усугублялось тем, что юная прелестница не только не знала ни слова по-английски, но не могла порядочно объясняться и на классическом хинди, на каком мы общались с сипаями. Она владела только собственным наречием.

Не знаю, как бы развивались события, но третьего дня, когда мы остановились на ночевку, юная танцовщица пробралась в мою палатку и воскликнула, сверкая глазами:

— Молодой сагиб и Арунья — одна судьба!

— Что? — спросил я, удивленный не столько даже ее словами, сколько тем, что она заговорила на хинди, пусть и немного ломаном. — Кто тебя научил говорить на этом языке?

— Один сипай, — отмахнулась она. — Он научил меня несколько слов. Совсем немного.

И снова повторила:

— Молодой сагиб и Арунья — вот так! — при этом она сцепила пальцы двух рук, и подняла их над головой.

— Арунья — это твое имя? — осторожно осведомился я.

— Да, Арунья! — Она указала на свою грудь. — И теперь Арунья и молодой сагиб — одно!

— Отчего ты так в этом уверена?

— Молодой сагиб подарить Арунье свою великую госпожу, свою Великую Белую Мать! — воскликнула девушка и показала мне подаренный ей соверен.

И правда, на монете было отчеканено изображение нашей государыни, королевы Виктории.

— Раз молодой сагиб подарил Арунье портрет своей госпожи — значит, он хочет связать наши судьбы. Арунья согласна! Судьба Аруньи — в твоих руках, молодой сагиб!

— Мне очень лестно слышать такие слова, — начал я галантно, думая, как бы вежливо отшить туземную красавицу. — Однако положение дел таково, что…

Арунья, однако, не слушала меня.

— Судьба Аруньи — в твоих руках, — повторила она с жаром. — И в знак нашего союза Арунья дарит тебе свою великую госпожу, Великую Черную Мать…

С этими словами она протянула мне круглую золотую бляху с каким-то эмалевым изображением.

Я не успел как следует рассмотреть подарок, поскольку в этот самый момент полог палатки приподнялся и в нее вошел старый танцор, отец Аруньи. Увидев его, девушка испуганно вскрикнула и знаком показала мне, чтобы я спрятал ее подарок.

Впрочем, старый танцор смотрел вовсе не на меня, а только на свою дочь.

— Вот ты где! — воскликнул он в гневе и затем перешел на свой непонятный диалект.

Арунья что-то отвечала ему, то ли оправдываясь, то ли возражая, но старик не слушал ее, он метал громы и молнии. Наконец он схватил ее за волосы и потащил к выходу из палатки. Я хотел было вмешаться — но вновь посчитал это неудобным.

Перед тем как покинуть палатку, старик повернулся ко мне и проговорил:

— Извините, молодой сагиб, мою непочтительность! Извините также мою легкомысленную дочь, которая посмела нарушить ваш священный покой!

Хотя смысл его слов был весьма вежливым и уважительным, интонация, с какой они были произнесены, показалась мне едва ли не угрожающей, да и взгляд его глубоких, темно-желтых тигриных глаз выражал отнюдь не смирение.

Оставшись один в палатке, я задумался о происшествии.

Должно быть, девушка приняла мой скромный подарок, которым я хотел всего лишь отблагодарить ее за танец, за что-то вроде обручения или помолвки. Возможно, она решила, что, подарив ей монету с лицом своей королевы, я попросил ее руки и сердца.

Тут я вспомнил о ее ответном даре и вынул его из обшлага рукава, куда спрятал при появлении грозного отца.