Танцующий на воде

Мой отъезд в Брайстоне никак не отмечали. Даже толкового прощания не было – например, Коррину и Эми я вообще не видел. Решил, они новой операцией заняты. Я покинул Брайстон жарким летним утром в понедельник, прожив там четыре месяца. Почти весь день мы трое – Хокинс, Микайя Блэнд и я – шли пешком. Заночевали на маленькой ферме у старика вдовца, который сочувствовал нашему делу. Назавтра, во вторник, разделились и по одному направились в городишко под названием Кларксбург, откуда и начиналось путешествие. Мы планировали пересечь штат на поезде компании «Северо-западная Виргинская железная дорога». На западе штата Мэриленд нам следовало сесть в другой поезд, доехать до Балтимора, оттуда до Огайо, а дальше продвигаться к свободным землям Пенсильвании. Пункт назначения – Филадельфия. Конечно, до Филадельфии был и прямой путь, но в последнее время там караулили Райландовы ищейки. Едва ли им в голову придет, что чернокожий двинется искать счастья через Балтимор – этот оплот работорговли; так посчитали в Брайстоне, и не ошиблись.

Добравшись до кларксбургского вокзала, я почти сразу заметил своих. Блэнд и Хокинс устроились под красным полотняным тентом. Хокинс обмахивался шляпой, Блэнд глядел на рельсы, в сторону, противоположную той, откуда ожидали поезда. На красном полотне графично выделялась стайка дроздов. Леди в платье-кринолине синего цвета водила по платформе двух нарядных малышей, держа их за ручки. Поодаль, на солнцепеке, полусидел, покуривая табак, представитель белого отребья. Рядом с ним лежала матерчатая сумка; подозреваю, в ней уместились все его пожитки.

Я не посягнул на благословенную тень – вдруг это сочтут дерзостью? Белый докурил и поклонился даме с детьми, завел беседу. Они еще разговаривали, когда с тента сорвались черные дрозды, спугнутые железным котищей, который, весь в дыму, вынырнул из-за поворота, вопя оглушительно, душераздирающе. На моих глазах колеса замедляли ход, и наконец вся громадина, проскрежетав и напоследок пыхнув дымом, остановилась. Никогда я не видел настоящего поезда, представлял его только по книжным описаниям. Реальность превзошла все ожидания. С опаской я подал кондуктору билет и паспорт. Кондуктор едва пробежал документы глазами. Вагонов «для цветных» тогда не существовало. Странно? Нет, вполне логично. Белые держали невольников при себе, не расставались с ними, как леди не расстается с ридикюлем. Ибо в тогдашней Америке не было и быть не могло для человека большей материальной ценности, чем другой человек.

Словом, я направился в конец вагона, стараясь кроить беззаботную мину. Поезд все не трогался. Наконец я услышал крик кондуктора, и в ту же секунду взвыл чудовищный котище. В организме пошла цепная реакция – один за другим расслаблялись налитые тревогой мускулы.

Путешествие заняло двое суток. На Грейз-Ферри-Стейшн, что глядится в реку Скулкилл, я прибыл в четверг утром и слился с вокзальной толпой. Блэнда и Хокинса увидел сразу, но они держались на расстоянии, ведь Райланд отправлял своих ищеек даже сюда, на свободный Север. Кто меня встретит, я не представлял. Никаких описаний мне не дали, имен не назвали. Велено было ждать. На противоположной стороне улицы остановился омнибус на лошадиной тяге. Несколько моих попутчиков поспешили в него забраться.

– Мистер Уокер?

Я повернул голову. Передо мной стоял темнокожий мужчина, одетый как джентльмен.

– Да, я.

– Рэймонд Уайт. – Он протянул руку для пожатия, но не улыбнулся. – Нам туда.

Мы пересекли улицу и сели в омнибус. Возница щелкнул кнутом, махина тронулась прочь от реки. По дороге мы молчали, что и понятно с учетом обстоятельств, которые свели нас вместе. Однако я времени не терял – я косился на Рэймонда Уайта, я делал выводы о нем. Прежде всего я отметил его опрятность. Серый костюм в талию был пошит безупречно. Волосы напомажены и разделены на пробор. Лицо – каменная маска. За всю поездку Рэймонд Уайт не явил ни единой эмоции; ни боль, ни раздражение, ни радость, ни намек на удовольствие или неудовольствие от встречи со мной не нарушили недвижности этих крупных черт. Зато глаза выдали скорбь – по крайней мере, мне так показалось. И сразу отошли на второй план невозмутимость с нарочитой элегантностью. Тот факт, что в мире наличествует рабство, глодал Рэймонда Уайта, ибо явно имел до него личное касательство. Я вдруг понял: Рэймонд Уайт не родился с этакой благородной осанкой – он обрел ее в процессе кропотливой душевной работы.