Танцуют все!

Судя по всему, камеру включила некая перепившая девица по имени Света. Неверным глазом она попыталась выбрать ракурс, и объектив какое-то время плясал по полосатым от деревянных реек стенам. Потом откуда-то сбоку возник абсолютно не министерский типаж — голый амбал, напоминающий вставший на дыбы автобус. «Кончай байду, Светка», — просипел автобус и начал обнимать девицу. В кадре мелькали то литой живот амбала, то кусочек обширной груди Светки, потом камеру грохнули на стол и накрыли сверху полотенцем, надо думать, скинутым со Светика.

Минут несколько рядом с камерой пыхтели, сопели, ритмично звенели посудой на столе.

Далее перерыв минут на сорок, тишина и полосатые стены из-под нависшего на пол-экрана полотенца.

Это время мы прокрутили в ускоренном режиме. Забытая всеми камера бесшумно работала на столе среди стаканов, тарелок, закусок и бутылок.

Потом какая-то волосатая толстая лапа разгребла посуду, и на освободившемся месте, аккурат перед объективом, умело сделала две кокаиновые дорожки. Курносое в профиль мужское лицо склонилось над столом и вдуло в нос первую дозу. Сопение, шумный выдох, мужская лапа, подбираясь ко второй дорожке, отодвигает нечто прикрытое полотенцем и попадает большим пальцем на объектив.

Палец измазан порошком. Пятно на экране несколько мешает, но тем не менее курносое лицо с трубочкой в ноздре отчетливо видно.

Этот фрагмент Сергей Яковлевич прокрутил дважды и нажал на стоп-кадр в месте, где тип склонился над кокаином.

— Всегда знал, что он лицемер и мерзавец, — со смесью удивления и отвращения буркнул архитектор. — Надо же… так вляпаться…

— Васин? — спросила Ирина Андреевна.

— Ага, — кивнул Сергей Яковлевич. — Отпечаток пальца во весь экран. Никаких родинок не надо…

— Н-да, — пробормотала мадам Понятовская, — и что ты будешь с этим делать?

Нас старшие не замечали. Словно и не мы были первопричиной грядущего переполоха. Я решила напомнить о себе.

— Он кто?

— Замминистра одного из силовых ведомств. Метит на портфель… мерзавец. И ведь никто не сомневался, что станет! — Сергей Яковлевич трахнул кулаком по подлокотнику кресла. — Вечно все… через задницу.

Я и Гоша сидели тихие, как мыши. Мадам Понятовская чувствовала приближение бури и, упреждая события, внесла корректировку:

— Сначала обед. Все звонки потом.

— Отсюда лучше не звонить, — несмело вякнула я. Сергей Яковлевич посмотрел сурово, и я пожелала себе куда-нибудь провалиться.

Хозяин дачи дотянулся до телефона, набрал номер, на том конце моментально отреагировали, и архитектор гаркнул:

— Миша, давай ко мне. Возьми ружье, тут ситуация… да… да… Когда? Ну, ладно, жду.

Семейный праздник в узком кругу получился, мягко выражаясь, скомканным. Но тем не менее хочу сказать — кризисные ситуации русские семьи сближают. Никогда раньше я не чувствовала себя более родной этим людям. Понятовские взяли меня под свое крыло, и было под ним тепло, мягко и уютно.

Я набралась наглости и спросила:

— Сергей Яковлевич, а вы не боитесь?

— Эх, дети, дети, — вздохнул глава семейства. — Считаете себя умными… взрослыми в двадцать лет. Единственно верное решение при подобных ситуациях — оповестить как можно больше народу…

И вдруг.

— Никому не двигаться!

Немая сцена. Мы разворачиваемся на звук голоса — на пороге гостиной, с крошечным автоматом в руках, мужик, которого я запомнила по питерскому вокзалу.

— Руки на стол! Где кассета?

Сергей Яковлевич дернул подбородком в сторону видеомагнитофона.

Не спуская глаз с замерших людей, мужик боком, боком двигается к тумбе, где устроилась аппаратура, нажимает на кнопку и получает в ладонь кассету.

Прежних ошибок господа не допускают. Сначала находят компромат, а уж потом оставляют четыре трупа — трех Понятовских и одну Боткину.

Счет велся на секунды. «Все равно убьют», — видимо, решает Сергей Яковлевич и бросает тренированное и пока живое тело под ноги диверсанта.

Не ожидавший такой прыти от пожилого господина, мужик не успевает перевести ствол и откидывает от себя архитектора ловким пинком в ухо. И отскакивает на порог комнаты.

Как в замедленной киносъемке я вижу перемещение дула на распростертого Гошиного отца… откуда-то из-за двери появляется дубина и опускается на затылок диверсанта. Тот очень медленно ломается в коленях, но успевает нажать на курок. Автоматная очередь прошивает потолок, звенит хрустальными висюльками раненая люстра и осыпает осколками кремовый торт.

В дверном проеме появляется огромный дядька в камуфляже и рыболовных сапогах, в руках у него ружье, которое он держит за ствол на манер дубины.

— Успел, — бормочет дядька и очень сноровисто стягивает руки диверсанта брючным ремнем. — Интеллигенция, твою мать, — продолжает бубнить и косится на охающего архитектора. — Оглох?

Ухо Сергея Яковлевича на глазах распухает, синеет, и только что ругавший нас «эх, дети, дети», Понятовский недоуменно трясет головой.

— Мишенька, как ты вовремя, — всхлипывает Ирина Андреевна и помогает мужу подняться.