Танцы марионеток

Здесь царил беспорядок, в котором угадывалась система. Как почти все инициаторы беспорядка, Лена прекрасно ориентировалась в своем «мусоре» и помнила, где что лежит. Ковригин знал от нее, что прежде мать требовала поддержания такой же удручающей чистоты и в комнате дочери, но с тех пор, как та стала писать книги, смирилась с существующим положением дел.

– Так о чем вы хотели поговорить?

Ольга Сергеевна усадила Василия на кухне и поставила перед ним тарелку рыбного супа.

– Я знаю, что мужчины всегда хотят есть, – улыбнулась она. – Прошу вас.

Рыбный суп Ковригин не любил с детства, но отказаться было невозможно. Он начал было что-то объяснять, но мать Лены с улыбкой подняла руку в протестующем жесте:

– Нет-нет, до того как вы поедите – никаких разговоров!

Вася почувствовал себя школьником, которого мягко, но непреклонно направляют в нужное русло. Решив не сопротивляться, он покорно съел невкусный суп, отложил ложку в сторону, посмотрел на мать Лены и спросил:

– Скажите, Ольга Сергеевна, вы что-нибудь знаете о причинах, по которым ваша дочь перестала писать?

Она не выразила удивления, но нахмурилась. Большой, полноватый, но всегда держащийся раскованно и непринужденно, Ковригин напоминал ей кота – ласкового, сытого, урчащего… Ее дочь называла его «пушистый Вася», и Ковригину подходило это прозвище. К кошкам и котам Ольга Сергеевна относилась плохо, считая их животными непредсказуемыми, а главное, совершенно не поддающимися дрессуре.

– Что бы вы ни думали обо мне, я лишь хочу ей помочь. – Он наклонился к ней через стол. – Ольга Сергеевна, я вижу, что Лене скверно. Я не верю в то, что она исписалась. За последние два дня я прочел все ее книги, но либо я недостаточно хорошо искал, либо там нет ничего такого, чем можно было бы объяснить ее решение. Вы ее самый близкий человек – так, может, вам что-нибудь известно?

Дубровина отрицательно покачала головой.

– В некоторых вопросах Лена бывает крайне скрытна, – вздохнула она, – поэтому мне известно не больше, чем остальным. Поверьте, Вася, я была бы рада вам помочь, но, к сожалению, не могу.

– Неужели вы ничего не знаете? – недоверчиво спросил Ковригин. – Ольга Сергеевна, простите, такого быть не может! Вы же наверняка обсуждали с Леной ее решение, спрашивали ее…

– Вы плохо знаете мою дочь. – Дубровина позволила себе едва заметную пренебрежительную усмешку. – Если Лена не хочет о чем-то говорить, из нее невозможно вытянуть ни одного слова. Я пыталась добиться от нее объяснения, но все, что она сказала: «Мама, я больше не хочу придумывать истории». Поймите, я видела, как тяжело дался ей отказ от писательской карьеры, и не хотела усугублять ее расстройство своими назойливыми расспросами. И без меня хватало желающих… – Видя, как вытянулось от огорчения его лицо, Ольга Сергеевна добавила: – Хотите, я скажу вам честно свои предположения на этот счет? Лена испугалась.

– Кого? – быстро спросил Вася.

– Не кого, а чего. Вы хорошо знаете, что ее называли талантливой… Но от вас, я думаю, нет смысла скрывать правду: никакого таланта у моей дочери нет.

Ковригин вскинул брови.

– И никогда не было, – спокойно продолжала Ольга Сергеевна, не обращая внимания на его подчеркнутое удивление. – Она способная девочка, очень способная, но не более того. Поверьте мне как человеку, много лет занимающемуся литературой и обучающему других.

– Но ее успех…

– Не будем лицемерить друг перед другом: ее успех – это стечение обстоятельств. Лена сумела удачно занять ту нишу, в которой до нее никто не успел обосноваться. А она это сделала. Удача, случайность – называйте это как хотите, но факт есть факт: заслуги самой Лены в этом не так много. И в какой-то момент она прозрела и осознала, что не сможет долгое время держаться на том уровне, который сама себе задала. Она неизбежно превратилась бы в многостаночника, а для писателя это сродни творческому самоубийству. Думаю, именно такой перспективы она испугалась и поэтому оборвала свою работу. А то, что вы не нашли в ее текстах признаков, говорящих о том, что Лена стала писать хуже… Знаете, как стареющая театральная прима видит признаки увядания на своем лице, не заметные другим? И понимает, что нужно уйти со сцены, пока не поздно? Что-то в этом роде случилось и с моей дочерью. И, по совести говоря, я не могу не признать, что она поступила правильно.

– Значит, все разговоры об угрозах, о том, что она раскопала какую-то запретную тему…

– Совершенно беспочвенны, – без колебаний ответила Ольга Сергеевна. – Никаких угроз, поверьте мне – уж я-то бы знала, если бы они были! А потом, не нужно недооценивать Лену: все свои истории она выдумывала от начала до конца.

– Может быть, случайное совпадение с реальными людьми… – пробормотал Ковригин, цепляясь за единственную версию, которая хоть что-то бы объяснила.

Ольга Сергеевна рассмеялась.

– И чем же оно могло им навредить? Бросьте, Вася! Я понимаю ваше стремление найти сенсацию, но вы ищете не там.

– Какую сенсацию?! Я же объяснил вам… Я действительно хотел помочь!