Танцы с ментами

Любовник мой, как водится, оперативник. Ничто так не сближает, как совместная интеллектуальная деятельность. Наши отношения развивались по стереотипу: его прислали мне в помощь по убийству, и он стал совмещать приятное с полезным — некоторые опера вообще считают своим долгом переспать со следователем, если следователь — женщина, безотносительно к тому, нравится она или нет; как они сами говорят, «чтобы следователь лучше работал». Принялся вовсю обхаживать меня, не приезжал без шампанского, делал изысканные комплименты — и никакого фрейдизма. Пару раз он деликатно приглашал меня на свою конспиративную квартиру, то есть достоверно я не знала, что это за квартира, он рассказывал мне истории про уехавшую за границу тетю, чьей квартирой он пользуется с ее согласия, причем так, что жена о ней не подозревает, но уж больно это было похоже на «кукушку», а не на жилье, тем более женское: скудная обстановка, только спальня прилично выглядела, а посуда — исключительно для кофе и спиртного. Но мне, честно говоря, было все равно.

Когда приглашение поступило в первый раз, была произнесена такая фраза: «Меня ты можешь не бояться». Я в ответ предложила ему посмотреться в зеркало и рассказать о том, что он не опасен, своей бабушке, если только он не импотент. Сразу он не стал меня уговаривать. А потом пригласил туда второй раз, объяснив, что хочет в спокойной обстановке попить со мной шампанского и поговорить, чтобы не мешали телефонные звонки и назойливые коллеги.

Я прекрасно понимала, чем это может закончиться, но тем не менее поехала. Однако мы попили шампанского, поговорили, причем очень интимно, и уехали. Расчет с его стороны был стопроцентный: во-первых, я убедилась в его порядочности, в том, что слово он держать умеет; во-вторых, я испытала разочарование от того, что он не пытался меня уложить в постель; даже если бы я этого не хотела, я бы все равно стала задавать себе вопрос — а почему он даже не попытался?

А у меня дома — ревность к фонарному столбу, каждый вечер выслеживания, кто же меня домой провожает, и никакие ссылки на любезных коллег не действуют. Один раз дошло до того, что Игорь натуральным образом попытался меня задушить: влетел в квартиру минут через пятнадцать после меня, как я поняла — из засады на неверную жену, и, не раздеваясь, прямо в ванную, где я, уже в халате, смывала тушь с ресниц. Схватил за горло и аж зашипел. Наш бедный сыночек шести лет от роду каждый раз, когда начинается «варфоломеевская ночь», уходит к себе рисовать. Господи, что же можно нарисовать, видя, как папа душит маму и называет ее проституткой?..

А живем мы вместе с моей мамой. Кроме меня, у мамы никого нет. И когда я впервые заикнулась, что хочу развестись, мама точно так же, как мой сыночек, ушла к себе. Легла на тахту и начала умирать. Ей становилось все хуже и хуже, она уже разговаривала с трудом, когда мы с Игорем решили все-таки пожить пока вместе. Я объявила мамочке эту новость, и она тут же пошла на поправку…

Вот и получил оперативник Горюнов мое белое тельце на блюдечке с голубой каемочкой. А я — свою долю комплиментов.

Муж мой — парень неразговорчивый, слова доброго от него не дождешься. Сначала меня это удручало, я думала, что просто не соответствую его высоким требованиям. Он ведь мог встать во время обеда со словами: «Плохо сервирован стол», а ты гадай, что его покоробило — отсутствие колец для салфеток или вилочек для лимона, или просто соль далеко от него стояла…

Один раз после такого воскресного обеда, прошедшего в полном молчании, я даже в сердцах сказала матери: «Тебе не кажется, что мы в купе поезда, а с нами за столом случайный попутчик?»

А потом я поняла, что эмоции могут в нем бурлить, как лава в вулкане, но это не заметно глазу окружающих. Каждый раз, как мне удавалось блеснуть своими кулинарными способностями, я, затаив дыхание, ждала восторженных возгласов, но так их и не дожидалась. И вообще ничего не дождалась, никакой реакции. Наконец я зажала гордость в кулак и спросила: «Ну как, Игоречек?» Игоречек, жуя десятый кусок пирога и не поднимая головы, пробурчал: «Ничего…»

Успокоилась я только после того, как поняла, что в устах моего мужа «ничего» — это максимум, что он может сказать приятного. Смотрела я по телику передачу про Мерилин Монро и спросила: «Игоречек, правда, М. М. — обалденно красивая женщина?» — на что он с теми же интонациями, что и по поводу моих пирогов, ответил: «Ничего…»

А Толя — я имею в виду опера Горюнова — совершенно другой. Он никогда не скупится на нежные слова, постоянно повторяет мне, какая я красивая, как я хороша в постели, говорит, что любой мужик был бы счастлив со мной. Даже если это и не так, все равно приятно.