Тарковские. Отец и сын в зеркале судьбы

А ты за себя боишься! Все ее непримиримость, предвзятость, упрямство даже… или, например, уверенность, что она – лучший воспитатель, просто она вынуждена была напрячься, замкнуться, иначе бы все развалилось. И вас бы не смогла вырастить. Тебя раздражает ее устойчивость, у тебя этого нет. Только характер-то у вас один. А вообще, это у всех заколдованный круг… Это общая проблема, не только твоя… Нельзя, даже неестественно, сохранить всю меру прежних отношений… как было тогда, во младенчестве.

А, отрываясь, чувствуешь себя предателем. А посмотришь со стороны – и ты не тот, и мать не та. Была красивая, сильная женщина, а сейчас что, если серьезно… И глаза не те, и сгорбилась, и, главное, мысли не те, в общем: «оставьте меня в покое…»

Какая уж тут сила, когда понимаешь, что это из-за тебя, из-за твоих глупостей, неудач, из-за того, что ты ее сын, и вы все равно связаны намертво, до самой смерти ты не простишь ей, что она убила свою жизнь на тебя. А она-то тебе все готова простить. Только не нужно тебе это прощение, унизительно оно для тебя.

Вот и получается, что ты убийца с первого крика своего, от рождения. Отсюда все слова: «в вечном долгу», «святое чувство»… А какое оно святое чувство, когда просто вина на тебе с рождения, грех, жестокость…

Тут уж плати не плати этот долг, подарками задабривай, поздравления шли – ничего не поможет. Ей ведь только одного хочется, чтобы ты снова ребенком стал, чтобы могла она тебя на руках носить, да к себе прижимать, когда ты со сна заревешь… и защищать всю жизнь. А ты в защите этой уже не нуждаешься… Вот и замыкается она в своей гордости, смотреть на тебя боится, чтобы непоправимую боль свою не показывать.

А дальше Андрей перекидывает мостик от матери к возлюбленной:

И женщину мы себе выбираем, чтобы любила нас, как раньше – ни за что, ни про что, когда только сберегать да защищать можно как умеет.

Правда, здесь присутствует и чувство вины:

Мучаем мы их, да так иногда, что они или в пыль, или в пантеру превращаются. Вот и гляди. Уж и вторая твоя жертва. Вот в чем несовершенство, суетность-то наша!

Часто думаешь – все лучшее было в детстве, тогда давно… Да нет, наверное… не может этого быть. Там была только материнская любовь, да не было еще ощущения твоей вины ни перед кем и ни перед чем. Ведь, если попросту, в чем ее пример? Родила и защищала, как могла.

Таким образом, возникает закольцованность: мать – возлюбленная – мать. Идея эта, одна из центральных в «Зеркале», намечена еще в «Солярисе» и продолжена в «Жертвоприношении». Устами Натальи, жены главного героя в «Зеркале», Андрей формулирует упрек самому себе: «Ты почему-то уверен, что одно существование рядом с тобой – счастье!»

Вероятно, именно материнское воспитание привело Андрея к такому замкнутому взгляду на «функцию» женщины, сказался пример, который был перед глазами мальчика, отрока, юноши: «Родила и защищала как могла». Даже любовные коллизии, как точно подметила М. Туровская, никогда специально не занимали Тарковского-режиссера – они входили в состав более общих философских проблем.

В этой связи становится понятным уход Андрея от Ирмы Рауш к Ларисе. Ирма сама была творцом, она снимала фильмы и играла в них, она не могла быть нянькой, ангелом-хранителем, цепным псом, защищающим семейный очаг. А Лариса охотно, с радостью взяла на себя эти обязанности, воспринимая их как призвание.

С точки зрения Андрея, это была идеальная жена. Сохранив менталитет патриархального отношения к семье, она добавила к нему энергию адвоката, ходатая по делам мужа, неутомимого защитника его интересов. Этим она снискала любовь одних и ненависть других, в том числе и близких Андрея, особенно сестры… Пожалуй, ненавидящих было даже больше, хотя Л. Фейгинова, например, говорит:

Я была благодарна Ларисе Павловне, которая от лишних людей его огораживала, желая ему добра, чтобы он больше времени мог уделять своим внутренним замыслам. Она считала, что эти вечные встречи, вечные споры его разворовывают.

По свидетельству Фейгиновой, немалую роль в выходе «Андрея Рублева» на экран сыграла Лариса, которая «всякими правдами и неправдами дошла до Косыгина – за это можно ей в ножки поклониться».

Суркова вспоминает курьезный и одновременно показательный эпизод, о котором Андрей Тарковский рассказывал чуть ли не восторгом. Они с Ларисой ловили такси, и какой-то человек наглым образом перехватил машину, первым подбежал к дверце.

– Но тут подскочила Ларочка и как звезданет ему по морде наотмашь… понимаешь? А у нее браслет… Посмотри… Кованый… Ты представляешь, как летел этот хам.

Тарковский был абсолютно уверен, что Лариса может убить человека, если будет нужно ему, Андрею.

– Нет-нет, ты не понимаешь – для меня – правда, убьет!