– Ты прав, Д’Арно, – ответил Тарзан. – Если бы Керчак позвал на помощь Тублата в ночь Дум-Дума, то мне пришел бы конец. Но Керчак не умел думать о последствиях и не понимал этого. И Кала, моя мать, никогда ничего не планировала. Она просто съедала то, что есть. Даже если мы голодали, она, найдя много пищи, не откладывала ее впрок. Помню, она считала очень глупым с моей стороны таскать с собой еду во время переходов, хотя охотно делила ее со мной, если по пути не попадалось пропитания.
– Значит, ты знал свою мать, Тарзан? – с удивлением спросил Д’Арно.
– Да. Она была большая, прекрасная обезьяна. Гораздо крупнее меня. Она весила в два раза больше.
– А твой отец?
– Его я не знал. Кала объяснила, что он был белой обезьяной, безволосой, как я сам. Теперь я знаю, он – белый человек.
Д’Арно долго и серьезно рассматривал своего спутника.
– Тарзан, – сказал он наконец, – не может быть, чтобы Кала была твоей матерью. Если бы даже такое случилось, в чем я сомневаюсь, ты унаследовал бы какие-то черты обезьян, но у тебя их нет совсем. Ты – человек и, вероятно, отпрыск очень благородных и умных родителей. Неужели у тебя нет хоть какого-нибудь ключа к загадке твоего происхождения?
– Ни малейшего, – ответил Тарзан.
– Не находил ли ты в хижине каких-то записей, которые могли бы открыть, кем были ее первые обитатели?
– Я прочел все, что было в хижине, за исключением книги, которая была написана не по-английски. Может быть, ты сумеешь ее прочитать.
Тарзан достал со дна своего колчана маленькую черную книжицу и протянул ее своему другу. Д’Арно взглянул на первую страницу.
– Это дневник Джона Клейтона, лорда Грейстока, английского дворянина, и он написан по-французски, – сказал он.
Д’Арно начал читать дневник, написанный более двадцати лет назад, и узнал из него историю, которая вам уже известна, – историю приключений, несчастий и горестей Джона Клейтона и его жены Элис начиная с того дня, когда они покинули Англию, и вплоть до того часа, когда им суждено было погибнуть от руки Керчака.
Д’Арно читал вслух. Иногда ему приходилось прерываться из-за невыносимой безнадежности, которой дышали эти строки. Только когда в дневнике стал упоминаться малыш, тон записей переменился: исчезло привычное отчаяние, охватывавшее душу автора в течение первых двух месяцев пребывания на африканском берегу. Теперь строчки дышали скрытой радостью, которая, впрочем, была еще тяжелее, чем отчаяние.
В одном пассаже мелькнул даже признак надежды:
И действительно, на полях страницы сохранились немного стертые отпечатки крошечных пальчиков.
Когда Д’Арно завершил чтение дневника, мужчины некоторое время сидели молча.
– Ну, Тарзан из племени обезьян, что ты об этом думаешь? – спросил наконец Д’Арно. – Разве эта книжица не раскрывает тайну твоего происхождения? Да ты ведь лорд Грейсток!
– Тут говорится только об одном ребенке, – ответил Тарзан. – Его скелетик лежал в колыбели, где он и умер от отсутствия пищи. Останки малыша были там с самого начала, с того момента, когда я впервые вошел в хижину, и до того дня, когда профессор Портер и его товарищи похоронили ребенка вместе с родителями. Нет, в книжке не может говориться о другом ребенке, и тайна моего происхождения стала еще темнее, чем раньше. В последнее время я думал о том, что эта хижина действительно место, где я родился. Но теперь мне кажется, что Кала говорила правду, – заключил он с горечью.
Д’Арно покачал головой. Слова Тарзана не убедили его, и он исполнился решимости доказать правильность своих догадок, поскольку открыл тот единственный способ, который только и мог прояснить тайну.
Неделю спустя они вышли из леса и увидели большой участок земли, очищенный от деревьев и кустарников. В глубине стояли несколько домов, окруженных высоким и крепким частоколом. Между оградой и опушкой леса располагалось возделанное поле, и там трудились чернокожие.
Тарзан тут же схватился за лук и положил на тетиву отравленную стрелу, но Д’Арно остановил его.
– Зачем ты это делаешь, Тарзан? – спросил он.
– Они попытаются убить нас, как только увидят, – ответил тот. – Лучше убивать, чем быть убитым.