Татарский отпрыск

— Ох, уж не говори, матушка боярыня! И я уморилася совсем, шамкала в ответ ей старуха, — Да и то сказать, не грех и умориться маленько, коли привел Бог радостного дня такого дождаться, что боярышню, дитятко-то мое малое, под венец поведут… Слава Тебе, Господи! Думала ль я, старая, что доживу до этого, когда ее малым ребеночком на руках нашивала! Ан дождалась!

— Что говорить! Радость великая! Особливо, что сама матушка царица просватала. А только уж и хлопот, не приведи Бог! Перво-наперво сговор, потом смотрины, там девишник, а сегодня — пуще всего — столованье… Одно за другим… Только поспевай да еще приданое шить приходилось — не отдашь же дочь на сором без прикруты[16]. Вот тут и вертись! Уж за те дни измучилась совсем, а сегодня так и вовсе силушки моей нетути! — в изнеможении опустилась на лавку Анастасия Федоровна. — Уж ты замести пока меня, поглядовай везде, Авдотьюшка.

— Сделай милость, отдохни, боярыня, а я присмотрю, будь покойна, — отвечала старуха.

— Спасибо… Смотри не прогляди чего… Перво-наперво на кухню поглядывай, чтоб Антип павлина[17] вовремя приготовил, да не пережарил… Опосля не забыл бы чего, напоминай ему… Да и сама упомни: перепеча крупчатая, хлебушки ситного… Этим делом пусть Антиповы помощники занимаются, а он поважнее возьмет — вот эти кушанья: папорок лебедин под взварцем шафранным, опосля ряб по лимоны окрашенный, потрох гусиный, гусь жареный, порось жареный, да куря в лапше, да куря в щах; курник, подсыпан яйцами; пирог с бараниной; пироги кислые с сырком; жаворонки, в масле поджаренные; пирожки с яйцами… Чтой-то позапамятовала сама… Что еще? Да! Сырников приготовит пусть, да карасей, да пирожков подовых… Опосля еще каравайчик, да куличков рассыпчатых… Кажись, все…

— Ахти, упомню ли! — проговорила Авдотья.

— Авось Бог памяти прибавит на сей раз… Ступай с Богом, а я здесь еще маленько помогу золотом довышивать-докончить убрус, что царице Марья поднесть должна в подарок.

Старуха хотела выйти.

— Погодь, погодь еще маленько! — окликнула ее Анастасия Федоровна. — Еще кой о чем сказать запамятовала. Иди к Ивану да скажи, чтоб он из медуши[18] выкатил бочки с медом да олуем[19]… Да выбрал бы те, что пополнее, не начаты еще, а начатых пусть не трогает. Опосля пусть и бочонки с винами заморскими: романеей, бастром и мальвазией повыкатит. Тоже что пополнее. Наливочек тоже пусть не забудет… Ну, иди с Богом… Коли еще что надумаю, кликну…

Авдотья вышла, а Анастасия Федоровна прошла в комнату, где множество девушек были заняты работой: кто спешил докончить что-нибудь из приданого боярышни, хоть и не по обычаю было то, что приданое еще не отвезено, да что делать, вся свадьба спешно так вышла, что и оглянуться не успели; кто трудился над убрусом, предназначенным в подарок царице. В числе их сидела и невеста, Марья Васильевна. Медленно и равномерно двигала она иглою, дошивая какую-то вышивку, и узор тонкою цветною нитью постепенно вырастал под ее искусными руками. Руки деятельно работали, но голова не участвовала в этой работе: с того самого дня, как мать сказала ей о сватовстве Ногтева, Марья Васильевна была словно в чаду… Как сквозь сон, помнит она лицо своего нового жениха, так же, как и девишник, на котором веселилась не она, а ее подруги. Теперь она была странно спокойна и равнодушна ко всему. Горе, радость — одинаково не волновали ее.

Когда мать вошла в комнату, Марья Васильевна, казалось, была поглощена своей работой. Только бледность лица дочери да черные круги, окаймлявшие глаза, поразили Анастасию Федоровну.

«Ахти, — подумала она, — извелась совсем девица! Узнать нельзя… Кажись, ей эта свадьба хуже ножа острого. Как бы еще чего на столованье[20] с ней не приключилось, скажут: «порченая», тогда мне и отцу и веселье[21] не в веселье».

— Ну, что, дочушка, — ласково обратилась она к Марье Васильевне, желая ее развлечь, — немного уж тебе в девицах быть осталось: не оглянешься — и под венец с князь-Данилой.

Боярышня словно очнулась от сна. Видно, далеко и от девичьей, и от приготовлений к свадьбе витали ее мысли.

«Сегодня свадьба… Ох, Господи, Господи, какой тяжкий крест посылаешь ты мне»! — подумала Марья Васильевна, и рука ее, державшая иглу с красной шелковинкой, слегка дрогнула.

Мать заметила своим зорким оком, как задрожала рука дочери, и приписала это усталости.

— Ты бы, Маша, пошла в свою светелку да поотдохнула бы… Какая тебе теперь работа, только измаешься больше. Подь, родная, да отдохни, а то теперь, чай, скоро и царица пожалует… Небось, запамятовала, что государыня матушка, Анастасия Романовна, к нам, как сваха твоя, приехать собиралась, до церкви тебя проводить. Поднимись в свою светелку, посиди в ней свои последние часы девичьи али приляг. Теперь уж недолго тебе в светлице своей быть — скоро покинешь ты дом отчий и матушку свою родимую, дочурка моя ненаглядная! — говорила Анастасия Федоровна, проводя рукою по золотистым волосам дочери, и голос ее слегка задрожал.