Татарский отпрыск

XVII. Кончина первой русской царицы

Седьмого августа 1560 года погода была пасмурная. Со всех сторон над Москвою нависли тучи и грозили дождем, но дождь не шел, а небо хмурилось все больше и больше. «Ох, быть дождю!» — говорили московские граждане, глядя на хмурое небо, и все-таки, несмотря на это, редкий из них остался дома. И стар, и мал, все стремились к царским палатам. Тихо стояла толпа, собравшаяся перед дворцом. На лицах всех видна тревога и грусть. Казалось, свинцовое небо давило их своею тяжестью и заставляло тоскливо биться их сердца.

Нет, не погода, грозившая дождем, смущала народ: пойдет дождь и мочить-то ему будет нечего, кроме сермяг да рубах порванных, нет, иное, должно быть, что-нибудь поважнее, а к бурям и ненастьям, что к морозам, русскому человеку не привыкать стать. Что-то больно часто глаза столпившихся поглядывают на окна царского терема — там надо искать причину овладевшей народом кручинушки.

В первых рядах толпы стоят уже знакомые нам неразлучные «Микитка» и «дядя Хведот».

— Что, паря, — тихо говорит своему товарищу Федот, одетый все в ту же неизменную синюю рубашку, только еще больше прорванную на локтях, — должно, неладно творится в палатах: чтой-то больно тихо.

— Н-да! — пробурчал Никита, — то есть ничегошеньки не слыхать! Ровно там вымерли все… Спаси Бог! и впрямь неладно, кажись!

— Неужели Господь попустит такому делу совершиться?

— Не скажи этого! На все Его воля, не нам-ста толковать об эфтом.

— Знамо дело, не нам!.. Эфто ты правильно молвил, а токмо все ж как не дивиться: была царица-матушка молода, здорова, взглянешь на нее, так глаз отвести не хочется: кровь с молоком, и вдруг на! Кончается, бают! Что твоя сказка, право!

— Какая сказка, коли мне сам истопник дворцовый намедни говорил, что царица больно плоха. Лекарей одних, немецких, бает, что согнано, так страсти, — говорил Никита.

— Ох, уморят ее, болезную, басурмане поганые! Начнут зельями всякими пичкать, — произнес Федот, по-видимому, большой противник врачебного искусства и немецких лекарей, в особенности.

— Нет, лекаря что! Они хотя и немчины, а все, значит, от Бога сподоблены врачевать недуги, и следствия их и снадобья всякие, окромя пользы, ничего не принесут. Тут иное бают… Слышал, чай? Вот, эфто так, взаправду, царицу уморить может…

— А что такое? Ничего не слышал, — ответил Федот.

— Да, бают, что… — тут Никита наклонился к уху своего товарища и что-то тихо сказал.

— С нами крестная сила! Может ли быть? — воскликнул пораженный Федот.

— Стало быть, может, коли толкуют.

— Гмм! Да кому же эфто надо, чтоб такого ангела Божия, как царица-матушка…

— Шшш! — прервал его Никита, закрывая рукою рот «дяди Хведота» и оглядываясь по сторонам, — нишкни! Аль хочешь, чтоб тебя на дыбу потащили, что среди народа такое орешь!

— Да что же… Да я ничего. К тому только, что негоже, а оно, конечно…, того, — и Федот, смущаясь, не знал, что говорить и как оправдаться в своей неосторожности перед товарищем.

Но, видно, Никите самому хотелось поделиться с «дядей Хведотом» тем, что знал, так как он, наклонясь ближе к уху его, тихо продолжал:

— Известно кому! Тем, кто около царя сидит да всеми делами заправляет: попу да Адашеву!

— Вот те и на! Да может ли быть, чтоб такие мудрые государевы советники и вдруг эфтакое дело замыслили… Не верится!

— Да и мне самому тоже, признаться… Так, думать надо, пустое болтают.

— Знамо дело! — уверенным тоном ответил Федот. Таким образом, завистниками священника Сильвестра и

Алексея Адашева уже распространялись исподволь слухи в народе о том, что эти мужи «извели» царицу. Но народ видел в этих двух царских любимцах только благодетельных для себя советников Иоанна и не верил слухам. К сожалению, нельзя того же сказать о царе: он не остался глухим к шепоту зависти, и, на радость завистникам, скоро злоба на бывших любимцев змейкой стала шевелиться в душе Иоанна.

В то время, как толпы народа теснились перед окном и с тревогой смотрели на окна царских палат, внутри дворца все, начиная с царя и кончая последним поваренком на кухне, были исполнены скорби и печали: царица Анастасия Романовна была безнадежна — это только что сообщили лекари царю. Иоанн, стоя на коленях у изголовья постели, не спускал глаз с бледного и исхудалого лица умиравшей жены и тихо шептал молитвы: люди отказались противиться болезни — она была сильнее их — оставалось только молить Бога, чтобы Он совершил чудо, исцелил безнадежно больную.

Анастасия Романовна лежала на спине, закрыв глаза. Нос ее заострился, вокруг глубоко впавших глаз протянулись черные полосы. Бледная, с закрытыми глазами — она уже и теперь казалась мертвой, только руки, протянувшиеся вдоль тела, изредка судорожно сжимались да грудь медленно и неровно поднималась.

Вокруг постели безмолвно, с бледными лицами, толпились приближенные царя и царицы. Лекари переговаривались друг с другом по-немецки, пытаясь найти еще какое-нибудь не испытанное ими средство. Но напрасно ломали они головы: лекарства против смерти не было в их распоряжении.