Татьянин день. Иван Шувалов

   — Прощайте, братцы, — заявил Зубарев своим попутчикам в первый же день прибытия в Кёнигсберг. — Теперь наши дороги с вами должны разойтись. Я пошёл записываться в солдаты, поскольку у меня есть нужда попасть к самому королю.

Первый офицер, которому Зубарев рассказал свою выдуманную историю, заинтересовался русским богатырём.

   — О, йя, гут, — обрадовался он. — Руссише зольдат — карош зольдат. Битте ин казерне!

   — Найн, найн! Никст казарма, — запротестовал Зубарев, с трудом подбирая немецкие и польские слова, которые он усвоил за время пути. — Треба до пана Манштейна. Генерал Манштейн. Пан разуме?

Подошёл ещё один офицер, лучше понимавший по-польски и даже по-русски. С трудом уяснили, что беглый русский не просто солдат, а солдат гвардии, императорской лейб-кампании. И он не только хочет записаться в прусскую армию, но у него важное дело из Санкт-Петербурга к генерал-майору и адъютанту короля Манштейну.

Можно было тут же, заставив замолчать, всыпать ему несколько палочных ударов и бросить в гауптвахту перед тем, как зачислить в строй. Но чем чёрт не шутит, подумали ревностные служаки, вдруг этот беглый гренадер не врёт?

Коротко говоря, передавая с рук на руки по команде, довезли до города Берлина, а затем и в Потсдам, главную королевскую резиденцию.

Генерал-майор Христофор Герман Манштейн сначала тоже изумился рассказу беглого русского гренадера и уже почти что решил отдать команду взять его в палки, когда Зубарев вдруг вынул из-за пазухи несколько помятый в дороге пакет.

   — Вам, господин генерал. От ваших русских друзей, — уверенно произнёс Зубарев.

Манштейн пробежал письмо и хмыкнул про себя: «Опять эта мешанина — арестованный бывший император Иоанн Антонович и русские раскольники. И — призывы о помощи со стороны прусского короля. Не ловушка ли сие? Какой может быть заговор, когда у трона в Петербурге ни одной сильной личности, могущей противостоять нынешней императрице? Такой, к примеру, персоны, каким был граф Миних. Да, в ту памятную ночь мы здорово провели операцию. Но кому она под силу теперь, когда в Петербурге уничтожен последний намёк на противоправительственный протест — Лопухины, а низложенный юный царь где-то далеко от столицы под надёжными замками? Нет, миновали те времена, когда вот этими самыми моими руками был низложен правитель России — Бирон. А впрочем, надо расспросить, с кем из людей, имена которых могли сами по себе что-то значить, встречался там, у себя, сей заговорщик?»

   — В Сибири, в Пелыме, я видал и говорил с самим фельдмаршалом Минихом, герр генерал, — произнёс Зубарев в ответ на вопрос Манштейна.

   — Вы видели самого Иоганна Бурхарда Миниха? Не сочиняете? — воскликнул Манштейн, показывая преотменное знание русского языка. — Ну-ка, давайте всё по порядку и как на духу.

«Пресвятые Отцы! И надо же такое — откуда весть через целых пятнадцать лет! — обрадованно подумал Христофор Герман. — Давно уже решил про себя: с Россией покончено навсегда. И вдруг она, моя первая, можно сказать, родина, вновь напомнила о себе!»

Здесь сразу надо сказать, что Манштейн не оговорился: Россия и впрямь была его первою родиною. Он родился в Санкт-Петербурге, поскольку отец его, Эрнст Себастиан, вступил в русскую службу при Петре Первом и дослужился до генерал-поручика. Но сына своего отец-генерал почему-то захотел определить в прусскую армию, где тот начал кадетом. Однако юноша вскоре вернулся в Россию и в качестве капитана принял участие в штурме Очакова на турецкой войне. С тех пор его судьба оказалась связанной с фельдмаршалом Минихом — героем всех славных ратных кампаний при Анне Иоанновне и главным героем той памятной ночи, когда они, можно сказать, вдвоём переменили правление.

   — Что ж, так и сказал обо мне Иоганн, то бишь Иван Богданович: спешите к Манштейну и передайте, что дело ещё не сделано, так он сказал? — вслух произнёс Манштейн.

   — Так точно, ваше превосходительство, такими точно словами.

   — Выходит, фельдмаршал и там, в Сибири, не отрезанный ломоть? С кем-то он связан из тех, кто представляет немалую силу и в Петербурге.

   — Сие непременно, господин генерал. Однако я, как сами понимаете, был прикосновенен к персонам не самого высокого пошиба, — проговорил Зубарев, намеренно усиливая загадочность петербургских связей. — Между тем вас, ваше превосходительство, помнят в полках. — И он назвал две-три фамилии бывших штаб-офицеров, кои ему наказывал запомнить граф Гендриков.

   — Кажется, знавал их, — произнёс Манштейн. — Но более помню тех, кто после восшествия на престол Елизаветы подговаривал и меня, адъютанта фельдмаршала, осудить на эшафот.