Татуиро (Daemones)

Ритка, потягиваясь, свернулась уютно в большом кресле и стала тыкать в пульт телевизора. Чайник свистел. Девушки переглянулись и, вздохнув, поднялись одновременно. Тут же упали в кресла снова, цепко следя друг за другом и расхохотались.

— Ну ладно, ладно, — сказала Ритка, — принесу. А ты заканчивай давай, надоели твои ногти.

Чашки с кофе поставили на полированный столик, Рита принесла хрустальные лодейки с конфетами и печеньем. Установила в центре керамическую пепельницу. Подмигнув подруге, сбегала по длинному коридору в кухню и принесла на плоской тарелке четыре цветных пирожных из холодильника.

— Ох, Рит, нам же нельзя с тобой!

— Ну, что, унести? — Рита тронула кремовую макушку и, закатив темные глаза, облизала кончик пальца, намеренно громко причмокивая.

— Нетушки. По одному — можно. Никто не узнает, да?

— Яша Иваныч точно не узнает.

Подтянув кресла, сели на пол, на толстый ковер, опираясь спинами на сиденья.

— Живем, — промурлыкала золотистая и крепенькая, как молодая картошечка, Томка, стряхивая пепел с тонкой сигаретки.

— Ага. Вот Яша узнает, что мы с тобой курилки, быстренько вздует, — темные волосы Риты были небрежно скручены в пучок и заколоты бамбуковой шпилькой. Тонкие пряди, выбиваясь, паутинками свешивались на бледную под легким загаром шею и Рита, накручивая их на палец, засовывала обратно в узел волос.

— Кто ж ему скажет. Только проветрить вот, пока предки твои не появились.

За гребнем холма медленно ползло облако, такое тугое, что казалось, можно черпать его ложкой, как мороженое. Белое.

— Когда вернутся-то?

— Не ссы, подруга. Мать в Даниловке, у тетки. А у бати вахта. Он может там и заночует. Забежит пожрать и снова туда. Только баб Настя вон, телик у себя смотрит, но у нас с ней дружба навек.

Тома поставила недопитую чашку и повалилась на мягкий ковер, задирая вверх ноги:

— Ой-й, Ритуль, а чего я не знала? Я б переночевала у тебя!

— Тебе вечером домой?

— Ну. Знала бы, набрехала там. Блин, жалко.

— Я же не знала, что мать к тетке…

Девочки немного помолчали, просто так, наслаждаясь тишиной и свободой. Соскучившись сидеть на полу, Рита вытерла запачканные кремом пальцы и снова полезла на кресло, возилась в нем кошкой, устраиваясь.

— Рит?

— Что?

— Синяк у тебя. Вон, на локте.

Рита выставила согнутую руку и вытянула шею, разглядывая.

— А. Это так. Просто. Это я… в ванной упала. Утром вчера.

— Да? А на тренировке не было.

— И что? Ну синяк просто, мало ли. Стукнулась просто.

— Это он, да? Яков…

— Томк, отстань!

Тамара замолчала, сбоку посматривая на подругу вдруг похолодевшими глазами. Покусывая пухлую губу, что-то напряженно думала.

— Ну, что молчишь? Трескай пирожное, а то унесу обратно.

— Да неси. Расхотелось что-то.

— Да? Я значит, съела, а ты нет? Бросаешь меня, да? Мне теперь три часа на тренажерах, из-за дурацкого пирожного!

— Ну и что. Я не захотела и все. — Тамара отвернулась, поджала ноги и обхватила их руками.

Рита замолчала растерянно. Потрогала синяк на локте. Болит. И внутри как-то нехорошо, кажется у Тамары настроение испортилось. И пирожное съелось без удовольствия в одиночку…

— Том, ты чего? А?

— Ничего… — будто и не ей, в воздух сказала. Сидела, положив подбородок на коленки, согнув спину, перечеркнутую белой полоской лифчика. Только затылок светлый виден. Но пошевелилась и оглянулась, улыбаясь. И Рите сразу полегчало, поспешно улыбнулась в ответ.

— Ритуль. А ты не спрашивала у бабки, правда, эта зима — с рыбами? По-настоящему?

— Сейчас не спрашивала. Ну она же еще тогда говорила, два года тому. Как придет цветная зима, с летом перемешанная, чтоб зацвела в зиму ожина, это она и будет.

— А вдруг не эта, а следующая?

— Ну и что? — Рита пожала плечами беззаботно, — нам какое дело?

— А ты спроси, а? — Тамара убрала с колен руки, подползла поближе к креслу, заглядывая подруге в лицо. Та стала серьезной.

— Зачем тебе? Ты что?

— Да так, — девочка вскочила и потянулась. Схватила со стола сигаретку и щелкнула зажигалкой.

— Том, не шутки это. Нам рано. И не дай бог когда…

— Да ладно тебе. Я просто так. Я просто вот… А ты где была, две недели тому, помнишь, я приходила, а мать сказала ты ко мне ушла?

Рита быстро глянула на подружку и покраснев, отвернулась:

— Да не помню я.

Тамара, стоя над ней с сигаретой, смотрела пристально и ждала. После недолгого молчания пожала плечами и отвернулась.

Подошла к окну и встала на цыпочки, открывая форточку. Присмотрелась:

— О! Глянь! Кто это там? — и протянула разочарованно:

— Тю, так тож Генка, кажись. Я думала этот, что приехал, фотограф. Чего это Генка все время тут бродит, чума.

— Ну, бродит. Пусти! — Рита выбралась из кресла, подошла к окну сбоку, чуть приоткрыла прозрачную занавеску. Тома внимательно смотрела на ее профиль:

— Та-а-ак. Ты что, ты в него втюрилась что ли?

— Да пошла ты.

— Рит. Ты влюбилась? В ссыклю этого? Он же из твоего класса! И закрой занавеску, дура, увидит что мы не в школе, заложит.

— Не заложит. Видишь, он сам…

— Сам-сам! Какого хера, бля! Узнает Яша!

Рита дернула занавеску, та упала на место, колыхая сказочными изгибами нарисованных листьев.