Татуиро (Daemones)

Узкая полоса отрезанного света на черном экране. Косо пересекает ее глянцевая поверхность столешницы. Опрокинутое светлое лицо, рассыпанные в темноту полировки волосы. Темный глаз, переполненный терпением. Клешневатая ладонь поверх головы. И ничего больше. Лишь выражение лица меняется от снимка к снимку. Чтоб на последнем глянул темный глаз прямо в объектив…

Витька смотрел. Запах из кадров плыл слоями, как табачный дым, закупоривал ноздри, вползал в рот, подпирая под самое горло. Не дышать! Но темный глаз на снимке смотрел, рука охватывала голову поверх мягких волос, и рот сам приоткрывался, — глотнуть, во весь рот, вдохнуть во все легкие, сожрать кусок жизни целиком, оторвать его от живого, мотнув головой, как голодный волк. С наслаждением взятого, с верхом, с горой, чтоб досталось и осталось. Себе!

Яша, помолчав, повернулся, будто увидел Витьку впервые. Щелкнул мышкой, сворачивая экран. Витька, весь еще в последних кадрах, прикрыл глаза, защитить от грудастой красотки на обоях рабочего стола.

— Вот, значит, что умеешь. А я все ах да эх. Ты сам-то, студент, понимаешь, что сделал? Молчишь. Ну, молчи пока что.

Он поднес к уху мобильник:

— Ната, золотце мое, принеси тормозочек, по высшему разряду. Праздник у нас. Мужской пока что. Да, и выдай Риточке премию, она хорошо поработала. Угу. Ушла уже? Пусть поедет кто и ей передаст. Двести баков девочке, на туфельки там, чулочки. Да, родная, ждем.

И снова к Витьке:

— Давай еще раз, медленно глянем. А после спразднуем. Ночевать останься, хозяйке позвони. Да, забыл сказать, Дашка с маяка сегодня приезжала в поселок, спрашивала тебя. Я ей денег отдал через ребят, сказал, комната за тобой, пусть будет, сколько захочешь. Если вещи надо забрать какие, съездишь. Шофера и джип даю, катайся. Считай, принят на работу.

Три рюмочки коньяка цвета уходящего солнца и темный виноград. Грейпфруты и апельсины. Тонкие лепестки розовой ветчины и желтого сыра на серебряных блюдечках. Витька сидел в мягком кресле, покручиваясь, плыл глазами и головой. Наташа улыбалась со стены и с колен Яши. Было на ней какое-то кимоно, расписанное желтыми птицами, скользкий шелк ловил блики, полз в стороны и длинные ноги, закинутые на подлокотник, маячили перед лицом Витьки.

Пили немножко, потому что впереди ужин в маленьком ресторанчике, где, посулил Яша, никого, все сегодня только для них, и диджей будет и девочки.

— Я, Витюха, зальчик прикрыл до завтра. В гостинице парочка гостей с телками своими, извинился я, деньгой отдал, поужинают в кинозале. У нас ведь праздник! Такие дела, мастер. Уважаю. Ценю, брат. Делаешь такое, что надо ценить, понимаешь? Оно, конечно, нищих гениев хоть жопой ешь, прости, Наташенька, но раз я есть и понимаю, то выдам тебе сполна, за талант твой.

Витька тряхнул головой. Наташа улыбнулась, прижала руку Яши к своему бедру, потянула повыше. Смотрела, как морщится и потянулась налитой рюмочкой — чокнуться.

Витьке не нравилось, что второй раз уже пьют они вместе и ему пить с Яшей — хорошо. Темный вечер за окном качался большой лодкой, обещал цветные сумерки уютного зала, тонкие фигуры девушек, снова коньяк и все — для него и из-за него. Музыка будет. И все будет, чего никогда и не было. Потому что впервые в его честь.

— Что там у нас со временем? Наташка, не балуй, укушу, дай на часы… Нормальненько, щас номер тебе покажут и через пару часов ждем.

И добавил:

— Мастер!

Когда Наташа, затянув пояс кимоно, стала собирать со стола на подносик пустые рюмки, Яша, снова уставясь в экран, спросил:

— А вот скажи, я вижу, почти везде парнишка попал, вон, то позади, то рука с плечом, а вон лицо, почти не видно, но есть. Везде, где Ритка на снимочках. Ты его специально целил?

— Н-нет… Покажи!

И правда, вот и вот, везде вдалеке размытый темный силуэт, лица не видно, но понятно, что один и тот же, будто случайно в кадре. Но хорошо и к месту.

— Сам он, значит. И как думаешь, не попортил кадры?

Витька посмотрел с разных точек, отгоняя легкий хмель. Наконец замотал головой решительно:

— Нет. Без него бы фигово было. Смотри, тут везде свет, а он дает для баланса — темное пятно, силуэтом. Если бы не было, сразу хуже. Видишь?

Прикрыл фигуру пальцем.

— Видишь, остался один свет и сразу скучнее. Так что, правильно все, хоть и само вышло.

— Да не само. Это Риткин хахаль, одноклассник. Я его на работу взял в бригаду. Так он вчера пришел уже, попросился в спортзал, на побегушки. Страдает сопляк, любовь у него.

Яша приобнял Наташу, стоящую с подносом, хлопнул ладонью по блестящему шелку кимоно, и подтолкнул ее к двери. Повторил, провожая взглядом:

— Любовь. Дурила малый.

24. СТРИПТИЗ

Как же называется эта болезнь, когда все ощущения перепутываются? Звуки тогда приобретают цвет, а то становятся гладкими или шершавыми, цвет кислит во рту или отдает горечью. Читал когда-то. Где же читал об этом?

Витька валялся на шелковом прохладном покрывале и проводил языком по деснам, как бы снимая кислый привкус. Не лимона, а скорее, как в детстве, мама поила заваренной от простуды травой и та с горечью и кислинкой. Что за трава?