Татуиро (Daemones)

Витька отошел к большой куче серых камней у обрыва, и, аккуратно пристроив куртку, нацелился объективом. Силуэт на фоне бесконечного неба мал, но нужен. Тонкая черточка фигуры, почти неразличимая, но в каждом кадре поворот плеч или руки, раскинутые в стороны. Человеческое — среди песка, воды и травы. И неба… Грациозное женское.

…Подошла ближе и он увидел — обижена. Ну да, далеко снимает, мало восхищен, должно быть, привыкла к другому. Улыбнулся, кивнул и стал снимать совсем близко, но опять не то, что после понравится ей. Край щеки и загнутые ресницы на фоне перемешанных красок воды и воздуха. Упавшие волосы, спутанные, тянут взгляд вниз, вдоль щеки и шеи, по четкой вязке старого свитера на край невидимой воды, отмеченной бликами над ракушками и маленькими камнями в темных бородах водорослей.

…Пятном во всю левую часть кадра — мутное беспокойство волос, бледная линия лба, краешек носа и губ. За ними в фокусе — налитый мощный, огромный закат.

…Лицо во весь кадр. Глаза, меняющие цвет от темного в зелень, пальцы в прядях волос — со лба, полуоткрытые губы. Рядом, почти касанием…

— Ты меня сними получше, я дядь Колю попрошу вечером, посмотрим на компе. Или у тебя свой?

— Нету своего, — Витька вспомнил, как заглянул в дом после обеда, позвать Наташу на обещанную прогулку, и замолчала хозяйка, подернув широкое лицо ледком. Наблюдая, как та закрутилась по маленькой столовой, напевая, отбрасывая на спину гриву, хватая куртку, сказала вдруг:

— Что ж дочку не привезла?

— С бабушкой осталась. — И, подталкивая опешившего Виктора к порогу, рассмеялась, — что удивился? Дочке пять лет. Я в школе, лаборанткой…

Сейчас он отступал на шаг от полураскрытых губ, снова подходил, приседал, становился сбоку, отрезая ее от вечернего света. И вскоре соскучился, отслеживая напряжение девушкиного лица, — она все старалась повыгоднее повернуться, копируя глянец.

— Дарья Вадимовна не слишком тебя жалует, да?

— А! — Наташа махнула рукой, с лица слетело приготовленное выражение. Отвернулась и вдруг прыгнула, целя обеими ногами на белый камушек в мокром песке.

— Ревнует она. Дядь Коля в меня влюбен был. Сильно. Давно уже.

— Как давно? Когда ты в детсад ходила, что ли?

— Не-а, два года назад. Я тогда Машку в санаторий отправила, с бабушкой. А сама тут помогала магазинчик держать для туристов. Вот и…

Хихикнула и, не отрывая подошв от песка, изогнула спину, взмахнула руками. …Прыгнула к следующему камушку. Не достала. Нагнулась, взяла его в руку, и, отведя с лица волосы, пульнула плоский камень по тихой воде.

Витьке вдруг резко захотелось отсюда в мужскую компанию. Посидеть бы в лодке над струной самолова. Молча удерживать рукой мокрую пружину рыбы. А потом тащить на берег неповоротливый ял, пыхтя и чертыхаясь. И, на корточках возле костерка, курить, не заботясь, куда смотреть, просто смотреть и все, на песок, кучей кинутые снасти, на воду, такую нежную к тихой ночи.

— Меня тут много снимали. Ну, на фотик, понимаешь? Летом приезжал один, просил, чтоб я в Москву, сказал, встретит. А я телефон потеряла, дура такая. Сто долларов дал. Что ты молчишь, он просто так дал, ни за что. Даже, говорит, не на билет, а просто — купи себе что-нибудь. А я не поехала сразу, Машка заболела тогда. А телефон потерялся. Кажется, Сашей звали, он художник, ты не знаешь?

— Нет.

Голос ее приближался и отдалялся, прячась за краски заката. Снимать уже не хотелось. Наташа подошла, сбоку заглянула в мрачное Витькино лицо.

— Ревнуешь, — сказала удовлетворенно.

Витька открыл было рот, возмутиться. Но лишь стал паковать камеру в легкий чехол.

— Ты уже все, что ли? Так мало…

— Свет не тот.

Молча шли по кромке воды. Свет уходил, размывался осторожной еще темнотой, как чернилами, пущенными в колбу с прозрачной жидкостью. Краски тускнели, задремывая.

— Далеко ушли, смотри, и маяка не видно — за поворотом.

— Я фонарик взял.

— С одним фонарем неудобно. Придется вот так идти, — Наташа прижалась к его боку, закопала руку под висящую на локте куртку. Витька почувствовал, как плющится о плечо ее грудь. Вспомнил ее слова в комнатках «летом старая кровать была, скрипела». Шел осторожно, думал, как отнестись. Проще бы. И уже сегодня все будет. Замедлил шаги, подумав о джунглях и мерно идущей впереди женщине-змее. Придет ли Ноа, если он сегодня, с этой вот? Наташей.

— Слушай, пора и правда обратно.

…Хихикнула и прижалась крепче. Останавливаясь, поворачивалась, запрокидывала готовно лицо, приоткрывала губы. Лицо с полуприкрытыми веками бледнело, размываясь в сумерках. Витька стоял, неудобно скрутив спину, придерживал ее, обмякающую на руках.

Вокруг стало еще тише. А казалось, уже и невозможно… И вдруг, царапинами по тишине, взрезая ее, послышались мужские далекие голоса, плеск весел, смешки. Спустя маленькое время — мокрый скрежет песка и хлюпанье мелкой воды.

Глаза Наташи открылись. Одной рукой уцепившись за Витьку, напряглась, но почему-то делая вид, что не слышит, потянула его:

— Ну, обратно, так обратно. Пошли тогда скорей, успеем еще телек.