Татуиро (Daemones)

Проговорив черноту пещеры, вдруг понял, идет один, не ведомый мерной походкой девушки с бедрами, схваченными грубой тканью. Опустил голову — увидеть, есть ли Ноа на груди. Но споткнулся о звуки не из сна. Что-то, может быть, снеговая подушка на развилке старого абрикоса, наконец, свалилась, глухо тупнув, на бетонный откос стены. Или — испугалась ворона и дернулась с ветвей, улетая подальше. Витька не проснулся. Но незнакомые языки ушли. Осталось чистое пространство без цвета, — местом для следующего сна. И он увидел белокожую девушку, спину ее и острый локоть в мелких веснушках, тяжелые волосы рыхлым жгутом по голой спине. Сон стал разворачиваться, а с ним двинулся локоть, распрямилась рука, глаз его побежал по коже, молочной и мягкой на вид, по выемке под рукой, маленькой груди с острым соском, а под грудью, где полоски теней от ребер — снова россыпью мелкие веснушки.

Девушка поворачивалась и он приготовился увидеть лицо, думая, что глаза, наверное, зеленые и бледный рот, чуть приоткрытый, рыжие брови…

Открылась вторая грудь — полная, почти огромная, тянущая взгляд вниз своей явной тяжестью, тонкая кожа у соска прозрачна, натянута и потому хочется протянуть руку, подхватить. Но руки примерзли к бокам, потому что в памяти первая, маленькая левая грудь — совсем еще девочки…

… — Сон… — Витька пошевелил пальцами, сглотнул, поворачиваясь и открывая в темноту глаза, — просто сон, обычный. Бредовый.

Снова засыпая, сознанием ощупал над домом и садом невидимый купол, сделав это привычно, как нашаривая на стене выключатель. И — спать, уже без снов, просто…

Снег не ушел. Прижался к земле, застыв от ночного маленького мороза и стал, как сахар. По ветвям вместо вчерашних подушек и мягких кулачков — стеклянное кружево, уже со слезой от неяркого солнца. И поверх тропинок и снежных платов в огороде корочка наста, игрушечная, южная, с тихим хрупом ломающаяся под ногами.

Марфа на крылечке, подняв переднюю лапу, показывала рассеянную томность и нежелание топтать холодный снежок. Врет, подумал вышедший на порог Витька, дыша утренним тонким воздухом и смотря в белое, — сто раз выходила, поутру, наверное, играла, гонялась за хвостом, пока не видит никто.

Кошка смотрела на Васятку. Тот мерял просторную белизну огорода одинаковыми шагами, голову склонял к плечу — слушал. Оглядывался на цепочки своих следов. Надавливая подошвами на снег, подошел к дому и посмотрел на Витьку снизу, пылая светлым румянцем по чуть натянувшейся на скулах коже. Витька сказал:

— В райцентр сегодня поедем?

— За подарками?

— Да.

— Поедем, я и хотел спросить, — он сунул руку в карман куртки.

— Пойдем завтракать.

Вася вытащил руку, махнул:

— Да я уж сто лет назад. Вместе с Марфой. Еще когда теть Лариса дома. Я лучше похрустю тут.

— Ну, похрусти.

В разбитом автобусе было тепло, но по полу прыгал сквозняк, выстужая ноги. Витька поджимал их, клал одну на другую, притопывал и с нетерпением глядел в окно, за которым из белой степи торчали полынные венички, похожие на кисти рук, вернее, на тонкие косточки кистей. Будто под снегом лежат странные, с других планет, что тут погибли.

«Или их так хоронили», он вытянул ноги и представил, как в неглубокие лощины укладывают невесомые мумии, а одну руку обязательно поднимают и зарывают после, чтоб она выглядывала из земли. И, может быть, полынь как раз — следующее состояние, цветущие кости…

— Витя, а мы куда за подарками?

Василий ерзал, приваливался к боку на поворотах и тоже елозил по полу ногами, прижимая ботинки один к другому.

— Замерз, да?

— Ну, так. Ногами только.

— Выйдем, согреешься, вон солнце через туман светит. А подарки — да куда хочешь, туда и пойдем.

Вася сбоку посмотрел. И решил все:

— Вот когда ты мне будешь подарок-то искать, я могу пойти один. Ну, у меня есть место, я тоже там куплю. Сам. А потом — вместе. Хорошо?

— Да, — Витька обрадовался, потому что ехал, думая, ну как же Ваське что-то раздобыть, если он рядом все время, ведь хочется сюрприз. А мудрый Васька, рраз, и во всем разобрался.

Маленький рынок серел ларечками — стаей ворон на затоптанном снегу. И казалось, базарный шум царапал остатки белого, соскребал их, добавляя серого цвета к стенам и шиферным крышам. После чистоты поля с косточками веток даже яркие вывески казались серыми, обманом перекинувшимися в разные цвета. И черные, серые, иногда коричневые куртки, пальто и старые ватники спешащих людей вокруг. Только дети, в колясках или на санках, скребущих полозьями по остаткам южного снега, были, как сорванные цветы.

Витька оглядывался, пытаясь сообразить, с чего начать. Мысль была пока одна — зайти в книжный и выбрать для Ларисы. А остальным? И кому?

— Витя… Я пойду, да?

Василий снова сунул руку в карман черной куртки, повозил внутри. И Витька понял — деньги там. Кивнул. А потом позвал в спину мальчика, что двинулся узким проходом меж двух стен гофрированного железа:

— Подожди!

Догнал и сунул в холодную руку фиолетовую бумажку:

— Слушай. Я не знаю, Наташе что купить. Ты посмотри сам, хорошо? Возьми вот, пусть будет от нас.

— Хорошо. Много только.