Те, что от дьявола

Когда она протянула мне словно бы сделанную из перламутра руку, тонкую, бледную, с голубыми жилками и узким запястьем — пульс, не будь лихорадки, бился бы на ней еле-еле, — я понял, что она рождена, чтобы стать жертвой… Ее растопчет гордячка Отеклер, которая низко кланяется ей сейчас под видом служанки. Вот первое, о чем я подумал, поглядев на графиню, но с этим моим впечатлением не согласился ее подбородок, похожий на подбородок Фульвии[64] с римских медалей, — он строптиво выдавался вперед, заканчивая узкое утомленное лицо, и точно так же упрямился ее крутой лоб под тусклой прядью волос. Глядя на лоб и подбородок, я отложил свое решение, однако, вспомнив красивые мускулистые ноги, которые могут растоптать несчастную жертву, понял, что история, открытая мной под этой крышей и протекающая пока вполне спокойно, неминуемо закончится взрывом. В предвидении катастрофы я еще внимательнее выстукивал и выслушивал худенькую графиню. Для своего домашнего доктора графиня не могла долго оставаться тайной за семью печатями: кому доверяют тело, тому доверяют и душу. Если причина болезни графини кроется в моральной, а точнее, аморальной атмосфере дома, то ей недолго придется таить от меня свои чувства и мысли, она вынуждена будет ими поделиться. Так считал я и куда только не запускал свой врачебный зонд, как только им не манипулировал, но, поверьте, безрезультатно!

Спустя несколько дней мне стало совершенно ясно: графиня не подозревает о сообщничестве своего мужа и Элали, ей и в голову не приходит, что ее дом стал сценой, где молчаливо и со многими предосторожностями разыгрывается преступная комедия. Чем можно объяснить ее неведение? Недостатком прозорливости? Отсутствием ревности?.. Со всеми, кроме мужа, графиня разговаривала сухим и несколько высокомерным тоном. С мнимой Элали, которая ей прислуживала, — повелительно и вместе с тем благожелательно. Эпитеты вам кажутся несовместимыми? Напрасно. Никакого противоречия в них нет. Так оно и было в действительности. Свои просьбы графиня высказывала коротко, тихим ровным голосом, привыкнув, что ей повинуются, и не сомневаясь, что будут повиноваться всегда… И повиновались ей безропотно. Элали, опасная, страшная Элали, уж не знаю как проникшая, как втершаяся в дом графини, окружала ее нежнейшей заботой, умея к тому же вовремя остановиться, чтобы не стать назойливой и утомительной; прислуживая, необычная горничная выказывала в мелочах удивительный такт и не менее удивительное понимание характера своей хозяйки, что свидетельствовало о ее недюжинном уме и железной воле. В конце концов я заговорил с графиней и об Элали, непринужденно снующей вокруг ее кровати во время моих визитов; при виде служанки я всякий раз чувствовал холод в спине, как если бы смотрел на змею, которая, свивая и развивая кольца, бесшумно подползает к задремавшей жертве… Заговорил я о горничной однажды вечером, когда графиня попросила ее принести, уж не знаю что, и та удалилась быстрыми неслышными шагами; я воспользовался ее отсутствием, рискнув сказать несколько слов и надеясь пролить свет на интересующую меня тайну.

— Как мягко она двигается, — сказал я, глядя вслед Элали. — У вас, госпожа графиня, мне кажется, весьма услужливая и приятная горничная. Могу ли я спросить, где вы ее отыскали? Она случайно не из нашего города В.?

— Да, прекрасная горничная, — безразлично отозвалась графиня с тем отсутствующим видом, какой характерен для тех, кто занят своими мыслями и весьма далек от темы разговора; занимало графиню собственное отражение, она смотрелась в ручное зеркало, оправленное зеленым бархатом и павлиньими перьями. — Я довольна ею. Нет, она не из В., а откуда именно, сказать затрудняюсь, запамятовала. Если вас это интересует, доктор, спросите у господина де Савиньи, он привез мне ее вскоре после нашей свадьбы. Она служила у его старенькой кузины, как он мне сказал, представляя девушку, кузина умерла, и Элали осталась без места. Я взяла ее без всяких бумаг и ни разу не пожалела: как горничная она безупречна. По-моему, у нее нет недостатков.

— А по-моему, есть один, но очень существенный, — заявил я с нарочитым нажимом.

— Неужели? Какой же? — протянула все с тем же безразличием графиня, она продолжала глядеться в зеркало и с пристальным вниманием изучала свои бледные губы.

— Она слишком хороша собой, — сказал я. — Слишком хороша для горничной. В один прекрасный день ее у вас украдут.

— Вы так думаете? — равнодушно уронила она, по-прежнему глядясь в зеркальце.

— Какой-нибудь дворянин, человек вашего круга, влюбится в нее и украдет, — продолжал я. — Она так хороша, что может вскружить голову и герцогу.

Я прекрасно знал, что говорю, я взвесил каждое слово, прежде чем проводить очередной зондаж. Но если бы и этот ни к чему не привел, мне пришлось бы долго ломать голову, с чего взяться за следующий.