Те, кого мы любим - живут

Санин точно осветил меня. Правильное отношение к жизни. Может, в том и состоит «ущербность» моего вос­питания, что я фактически был предоставлен самому себе. Мой ум, душевные устремления всегда были на­правлены на поиски истины. Многого я не успел, а пер­востепенного просто не знал. От этого, может быть, теперь и мечусь. Бросаюсь от одной крайности в другую напоминаю иногда летучую мышь, которая и от своих сородичей отбилась и к птицам не прибилась.

В углу резко заныл зуммер полевого телефона. Мы вздрогнули от неожиданности. В спорах мы забыли, где находимся. Питерцев кинулся к аппарату. Разыски­вали Санина: его связной — пятнадцатилетний Петя Самойлов — только что убит вражеским снайпером... Санин поднялся из-за стола, снял с гвоздя полушубок, натянул его, но ставшие вдруг непослушными пальцы никак не могли застегнуть пуговицы. Так. он и вышел из землянки с распахнутыми полами. За дверью по-преж­нему бесновалась вьюга. Мы с Питерцевым растерянно переглянулись. Санин остался совсем один: у него по­гибли дочь, двое старших сыновей и жена. Петя Самой­лов был его третьим, уже приемным сыном.

Ранним утром нас подняли по тревоге. Немцы по всей линии нашей обороны перешли в атаку. Развед­чикам пришлось подкреплять пехоту: людей у нас на передовой слишком мало. День выдался горячий. К ве­черу нам удалось отбросить немцев на, их исходные рубежи. Бой стих. Убитых товарищей, и среди них Петю Самойлова, хоронили тут же в окопах, в мерзлой земле. Бушевавшая ночью пурга понамела горы снега. Теперь уже надолго легла зима. Санина трудно узнать: осунул­ся, оброс щетиной, глаза ввалились. Питерцев пробовал было приободрить майора, но тот так посмотрел на него, что мы больше не пытались лезть в. утешители.

Только на третьи сутки наконец возвратились к себе в часть. Жили мы при штабе дивизии, в семи километрах от передовой, в лесу, в добротных землянках, отбитых месяца три тому назад у немцев. Обжитой, на редкость сохранившийся еловый лес радовал глаз; если б не вой­на — курорт! Невдалеке от нашего жилья обосновался магазин военторга, тут же находилась землянка целой роты девушек-связисток. Шума, визга и смеха у них — хоть отбавляй. Наши разведчики все как один преврати­лись в заправских кавалеров. Бреются. Чистятся. Сму­щенно посмеиваясь, объясняются со старшиной Захаро­вым: «Это счастье, что связь под боком поселилась: с ней ядреней и светлее жизнь идет, чуешь, что порох не отсырел еще в твоих пороховницах. А без них — хоть помирай!»

— Ловеласы вы, а не солдаты, — гвоздил Захаров разведчиков, будучи уверен, что этим малопонятным ему словом сражал их наповал.

К нам опять вернулся Санин. Полмесяца назад он был назначен на передовую в полк: что-то там не клеи­лись тогда дела. Поселился он в одной землянке со мною. К полке моих книг прибавилась стопка санинских.

С книгой мы оба в большой дружбе. Я не мыслю своей жизни без книги. В ней познаешь миры, разгады­ваешь путаные ходы судьбы, отправляешься в бог весть какие путешествия, черпаешь в ней силы, все острее чув­ствуешь свою ответственность за высокую должность — быть человеком на земле. Иногда читаешь до утра, за­бывая, что идет война, что нужно спать, что ты смер­тельно устал. Книги — вторая жизнь. Жизнь! Что может быть выше, прекраснее, чем прожить ее осмысленно и разумно? Иногда суетишься, беснуешься, ищешь друзей, ищешь ключи от загадок, от счастья, а ключи, вон они, рядом с тобой, на полках. Просвещенный ум—какое это изумительное чудо на земле! Но такому человеку жи­вется не особенно вольготно. Прав Санин, когда гово­рит — дураки чувствуют себя увереннее: их больше. С книгой он, как и я, редко когда расстается. На днях, возвращаясь из разведки, я заметил у него в кармане маленький томик.

— Неужто устав с собою таскать вздумали? — не утерпел, поинтересовался я, надеясь втайне, что оши­баюсь в своем предположении. Надежда не обманула меня. Санин вынул из кармана, бережно погладил сафь­яновый переплет и молча подал мне томик стихов Пуш­кина. Но читает он больше Клаузевица, суворовскую «Науку побеждать». Подтрунивая над стариком, я спра­шиваю, уж не придется ли нам, простым смертным, лить кровь еще из-за одного новоявленного Бонапарта? Шут­ку Санин не приемлет, хмуро сводит разлатые брови. А сегодня я случайно увидел у него стопку ученических тетрадей. На обложке первой из них разборчивым по­черком старательно выведено: «О воспитании детей в семье и в школе. (Наброски.)» Я про себя тепло улыб­нулся. Однако Санину не сказал, что раскрыл его тайну. Нельзя прикасаться к сокровенному в человеке, без зова лезть в душу.

Дни походят один на другой, как две горошины. Зима все больше забирает силу, мужает. Свирепее и чаще метут метели, мороз обжигает, как огонь. Немцы с на­ступлением холодов присмирели, зарылись в землю, нещадно истребляют на топливо нашу белую березу. Как-то я выполнял задание и напоролся на их засаду, но выпутался из беды благополучно: товарищи помогли. Кругом люди, очень много разных людей. Быть среди них, познать хоть каплю их — великое счастье.