Те, кого ждут

- Только не надо! Не надо вот этих мессианских штучек. Опять начнешь: "Соборность, вселенское братство!". Ты умный. Я знаю. Я убедилась. Только ты вовсе не праведник. Ты порочен. Донельзя порочен. Дьяволенок! Все дьяволы с тобой! Не смей! И здесь не смей! Там тоже не смей! Ммм... Еще не смей! И еще...

"Так мало праздников", - вздыхала Марина, - "ты жмот, Данька", - и отворачивалась к стенке. - "Тебе так трудно потратиться? Прийти с работы пораньше, купить вина, конфет, газировки для своей маленькой Марушки, чтобы пузырики, много пузыриков! Немного потратиться и в гости. Это так трудно? Ты слышишь? Ты меня слушаешь?".

Владов вздрогнул. На шатком стуле возле раскинутого дивана лежали еще ни разу не сминавшиеся в коленях джинсы песочного цвета, и беленькие носочки, и раскрытая коробка с бежевыми замшевыми туфельками, и прозрачный пакет с белоснежной водолазкой, и на спинку стула наброшена куртка из лайки, и где-то в пакетах, брошенных у вешалки, есть коричневая береточка, и что еще? "Мне вправду идет?" - крутилась Марина возле огромного зеркала посреди расступившейся толпы, и Владов, оттеснив льстивых торговок: "Террористочка!" - обхватывал за плечи. - "Жена террориста!". В частном автобусе, тесном и тряском, почти с потолка навис коршуном: "Орланочка!" - и Марушка целовала остроузкую кисть: "Ты заботливый мой!"... Владов присмотрелся к стопке покупок. Да, ремень, еще ремень, коричневый ремень с застежкой-когтем. Опять уставился на монитор и опять добавил линию:

- Как думаешь - красиво получается?

В запястье вонзились ноготки.

- Я твою бандуру вышвырну с балкона!

Владов клекнул кнопками клавиатуры:

- Как только закончу - раскалывай и кидай. Как только, так сразу.

Распахнулись пакеты, прохрустел паркет, отмычал комод, прозвенели деньги.

Владов смахнул пепел с колена. Штановатая чернина размахрилась сединой.

- "Владов" и "Славия" я уже закончил. Еще отрисовать "Доверие". И еще сто пятьдесят страниц с буквицами и виньетками.

Завыли петли и в спину потянуло сквозняком. Владов заглянул в пустую кружку, прогудел:

- Мне холодно. Не держи дверь открытой. Много не пей. Не допоздна.

На смятую простынь упал кусочек штукатурки.

- Времени нет, милая.

- Как это так? Жизнь протянута во времени.

- Да. Жизнь протянута в хлесткий ремень, и Смерть правит на нем свой нож. Но что из этого?

- Хватит о смерти! Смерть, кресты, монастыри, хватит!

- Ты постоянно вспоминаешь о времени, но не хочешь помнить о смерти. Странно.

- Ничуть! Ничуть не странно. Если уж remember, то о том, что forever и together. Несчастный английский! Три слова стоящих! Остальные - квак и карк.

- Нет никакого времени. Есть количество следующих друг за другом событий, есть впечатления и переживание событий, есть ценность переживаний, есть степень впечатлительности, а времени - нет.

- Как это нет?

- Сколько мы знакомы?

Мы присели на эту лавочку, чтобы выкурить по сигарете, и так не разу не поцеловались, хотя скурили уже всю пачку. А такой ведь был вечер! Я в белой рубашке с хрустящим воротником, нет, галстуков не выношу! Еще чего! Блестящую удавку на мою-то шею! И крепкий кожаный ремень, скрипящий под твоим мизинчиком, и лаковые туфли - в них можно отражаться, зачарованно следя за черным двойником, - и черный же костюм, беспросветной черноты, с внезапным переливом бархатинок, и, как всегда, змееныш, обвивающий мне пальцы, замерший над чашечкой цветка. Без этого наряда Моя Бледность была бы напрасной. А так - Колосов вскочил: "Что случилось? У тебя траур? Или триумф?". Еще не знаю, но Зоя ахнула: "Черный! Чернейший! И алмазы вместо глаз!". А как не быть бледным, если вслед за Зоей бежит зеленая шелковая волна, а из рыжего пожара, лижущего щеки, выплавился легкий лебедь с малахитовым солнцем в клюве... Вечер славный! На столах ты, правда, не танцевала, но как бы мы смотрелись вальсирующими среди бокалов?