Театр

She felt a little sick.	Она почувствовала легкую тошноту.
She could not respond to his ardour, she was eager that he should get his desire satisfied quickly, turn over on his side, and go to sleep.	Она не могла ответить на его пыл, больше всего ей хотелось, чтобы он поскорее удовлетворил желание, перевернулся на другой бок и уснул.
For long she lay awake.	Джулия долго лежала без сна.
She was dismayed.	Она была в смятении.
Her heart sank because she knew she had lost something that was infinitely precious to her, and pitying herself she was inclined to cry; but at the same time she was filled with a sense of triumph, it seemed a revenge that she enjoyed for the unhappiness he had caused her; she was free of the bondage in which her senses had held her to him and she exulted.	Сердце ее щемило, она знала, что лишилась чего-то очень дорогого, ей было себя жаль, она готова была заплакать, но в то же время ее переполняло торжество; казалось, она мстит ему за свои прошлые, такие горькие муки. Она была свободна от уз, которые привязывали ее к Майклу, и ликовала.
Now she could deal with him on equal terms.	Теперь она будет с ним на равных.
She stretched her legs out in bed and sighed with relief.	Джулия вытянула ноги и облегченно вздохнула:
'By God, it's grand to be one's own mistress.'	"Г осподи, как прекрасно быть самой себе хозяйкой".
They had breakfast in their room, Julia in bed and Michael seated at a little table by her side.	Они позавтракали в спальне, Джулия - в постели, Майкл - за маленьким столиком рядом.
She looked at him while he read the paper.	Она всматривалась в него, в то время как он читал газету, острым, оценивающим взглядом.
Was it possible that three months had made so much difference in him, or was it merely that for years she had still seen him with the eyes that had seen him when he came on the stage to rehearse at Middlepool in the glorious beauty of his youth and she had been stricken as with a mortal sickness?	Неужели каких-то три месяца могли так его изменить? А может быть, все годы она смотрела на Майкла глазами, которые впервые увидели его, когда он вышел в Миддлпуле на сцену во всем великолепии юности и красоты и поразил ее любовью, как смертельной болезнью?
He was wonderfully handsome still, after all he was only thirty-six, but he was not a boy any more; with his close-cropped hair and weather-beaten skin, little lines beginning to mark the smoothness of his forehead and to show under his eyes, he was definitely a man.	Майкл все еще был удивительно хорош собой. В конце концов ему всего тридцать шесть, но юность осталась позади; с коротко стриженной головой, обветренной кожей, легкими морщинками, уже начинающими бороздить его гладкий лоб и появляться у уголков глаз, он был - решительно и бесповоротно - мужчиной.
He had lost his coltish grace and his movements were set.	Он утратил свою щенячью грацию, жесты его стали однообразны.
Each difference was very small, but taken altogether they amounted, in her shrewd, calculating eyes, to all the difference in the world.	Взятые в отдельности, это были мелочи, но, собранные вместе, они абсолютно все меняли.
He was a middle-aged man.	Майкл постарел.
They still lived in the small flat that they had taken when first they came to London.	Они по-прежнему жили в квартирке, снятой, когда они только приехали в Лондон.