Театр марионеток

Вдруг совсем рядом хлопнула дверца. Я подняла голову и увидела, что в моей машине, на пассажирском месте сидит какой-то человек и призывно машет рукой. Меня словно пружиной подбросило. Я подлетела к нему, намереваясь вытащить наглеца из машины, уже распахнула дверцу, и вдруг меня словно парализовало. Я не преувеличиваю. В тот момент я не могла пошевелить ни рукой ни ногой, словно из моего тела разом выкачали всю жизненную энергию. Туман стремительно сгущался, становился плотным и из белого почему-то превратился в черный. Дальше я уже ничего не помнила.

* * *

Очнулась я в собственной машине. На водительском месте. Живая и невредимая. И свободу мою никто не ограничивал — руки не были связаны, к виску не приставляли пистолет… В общем, все было нормально. Если не считать того, что на соседнем кресле сидел Девяткин, ставший мне за последнее время роднее брата, и радостно скалил зубы. Улыбался, наверное, но от этой улыбки мороз по коже подирал.

В моей голове разом пронеслись тысячи мыслей, миллионы ощущений и эмоций. И так же разом пропали, оставив после себя блаженную пустоту.

Как я сюда попала… почему он здесь… он же умер…почему так смотрит и улыбается… а может я тоже умерла… какой ужас… пусть все это прекратится, пожалуйста…

Девяткин продолжал молча сидеть и смотреть на меня в упор, словно желая запечатлеть в памяти каждую черточку моего лица, каждую родинку. Я же таращилась в туман за лобовым стеклом и не могла от страха даже пошевелиться. Его взгляд, памятный еще по той московской аварии, пронизывал всю меня насквозь, как рентгеновские лучи, как радиация…

Он протянул руку — и я от ужаса чуть не хлопнулась снова в позорный обморок, но Девяткин лишь миролюбиво похлопал по рулю и предложил:

— Отъезжай. Тут нельзя стоять, знак видела — парковка запрещена? Менты оштрафовать могут.

И, видя, что я не реагирую, повторил уже чуть громче:

— Поезжай, говорю.

Я подчинилась. Послушно, как кукла, выехала на дорогу. Туман стелился перед машиной: белый, совершенно слепой. Я даже не пыталась понять, что происходит, не пыталась думать, сопоставлять факты, анализировать… Сейчас мне под силу были только самые простые вещи: смотреть на дорогу, вести машину, привычно сжимая руль. Наверное, включились механизмы самозащиты, чтобы не позволить мне сойти с ума от ужаса.

Некоторое время мы ехали молча, Девяткин с комфортом расположился на своем месте, со мной не заговаривал, ничего не делал, просто молчал и тяжело, в упор, смотрел на меня. Я даже начала привыкать к такому положению вещей. Ведь человек ко всему привыкает. А потом я подумала, что так, наверное, будет выглядеть мой персональный ад: когда человек с непроницаемо-темными глазами сидит и молча смотрит на меня. В этом была такая безысходность, что я чуть не завыла от ужаса, и даже прикусила кулак, обтянутый тонкой замшевой перчаткой, чтобы сдержаться.

Но Девяткин вдруг зашевелился, полез в карман — я, как загипнотизированная, проследила взглядом за его движением, — и достал небольшой пистолет. Волосы зашевелились у меня на затылке, я резко выкрутила руль… Машина промчалась в десяти сантиметрах от придорожного столба.

Окаменев от страха, я смотрела на этот пистолет. Я не могла оторвать от него взгляда и даже забыла о том, что нужно следить за дорогой. Девяткин же широко улыбнулся, приставил пистолет к своей груди и нажал на спусковой крючок.

Грянул выстрел.

Во все стороны полетели брызги крови, какие-то лохмотья.

Его рука бессильно сползла вниз, и я что с левой стороны груди, по джинсовой куртке, медленно расползается кровавое пятно. На губах мертвеца по прежнему играла улыбка, глаза были широко открыты, и это добило меня окончательно.

Остановить машину я не могла — разум отключился, какие-то рефлексы наглухо замкнуло, и мы продолжали ехать: я и труп, труп и я. От страха я тихонько выла на одной ноте, и ехала, и ехала, и ехала… Очнулась лишь, когда почувствовала металлический странный вкус на своих губах — вкус чужой крови. Панически вздрогнув, я перчаткой стерла с щеки и губ кровь Девяткина и увидела, что нежная замша цвета топленых сливок, покрылась мелкими красными пятнами.

Наверное, надо было что-то предпринять, но у меня не было на это сил. Мертвец сидел рядом, смотрел на меня и улыбался застывшей улыбкой, словно сочувствовал моему тяжелому положению.

Я не знала, что делать. В голове не было ни единой здравой мысли, к глазам подступали горячие слезы, под ребрами туго колотилось сердце, и внутри, в глубинах моего существа, стремительно нарастала паника.

И тогда я впервые поняла, что я — марионетка в чьей-то умелой руке; кто-то ловко ведет меня в нужном направлении, а я лишь болтаюсь на ниточках и послушно хлопаю кукольными глазками.

…Не успела я подумать об этом, как сзади раздался пронзительный вопль сирены, утренний туман разрезал свет фар, и в зеркале заднего вида появился силуэт машины с мигалками на крыше.

— Мерседес, номер три два три, прижмитесь к обочине и остановитесь, Мерседес, номер три два три, повторяю… — услышала я мужской металлический голос, усиленный громкоговорителем.