Театр тающих теней. Конец эпохи

Что будет там, куда они приедут? Мать говорит, что нужно ехать в Париж, муж советует в Лондон. Где осесть придется, и надолго ли? Из Петрограда съезжали на месяц-другой, пока смута утихнет и пока она родит. И вот Иринке уже полтора года, а смута всё смутнее. Как надолго они уезжают теперь, одному богу известно.

Отчего на душе такая тревога? Все вместе. Все в добром здравии, что после таких тяжких времен, какие они пережили на полуострове, уже счастье. Все рядом.

И только волчонок Антипка, сбивая лапы в кровь, гонится за ними, не в силах догнать быстро набирающий скорость автомобиль. Почему так сильно, до душащих слез, жалко этого волчонка…

На ялтинской пристани многолюдно. Бо́льшей толпы Анна отродясь не видывала. Митинг, мимо которого в прошлом феврале ехали в Севастополе, легкий променад по сравнению с этой толпой.

Становится понятно – с поклажей сквозь такую толпу не пробиться. Это не пристань с носильщиками. Здесь бы самим до трапа протиснуться. Саквояжи и чемоданы с собой тащить и надеяться не приходится.

– Говорила вам: самое нужное отдельно! – Мать вся на нервах. – Берем по одному саквояжу каждый. Остальное – Никодим… Слышишь меня, Никодим?!

Шофер Никодим с ошалевшими глазами, напуганный такой плотной толпой, что и авто вот-вот раздавит, кивает, но понимает ли он, что мать ему говорит, не ясно.

– Остальное, Никодим, как только мы до корабля доберемся и тебе с борта помашем, отвезешь обратно в имение. Марфуша и нянька знают, что куда разложить. И чтобы всё в целости и сохранности!

Шофер Никодим как китайский болванчик, которого ее отец когда-то из Шанхая привёз. Головой машет быстро-быстро, но во взгляде испуг и одно желание поскорее отсюда уехать.

– Как только с борта тебе помашем! Не раньше! Понял меня? Куда ты столько всего тащить собрался, Савва?

Мальчик бормочет что-то про свои научные записки и рисунки, которые ему нужны. Но мать Анны непреклонна.

– Только саквояж с личными вещами. Остальное оставить в авто! Все вместе пойдем, друг друга держитесь! Не мудрено потеряться! Савва, тебя касается!

Мать знает, что племянник зятя не от мира сего, потеряться может в любом месте, а уж в такой толпе за ним глаз да глаз нужен, больше, чем за девочками, которые перепуганно не разжимают руки и жмутся ближе к Анне.

Матери, может, до племянника мужа большого дела нет, но в подкладку и его пальто зашита часть драгоценностей, которые между собой распределили все, кроме девочек и Анны – ей Ирочку нести, не до тяжестей. Теперь мать за всеми следит особо пристально.

Пробраться к трапу, ведущему на корабль, удается не сразу. Толпа напирает. Девочки испуганы, даже плакать боятся. Мать впереди, у нее все договоренности, знает, к кому обращаться у трапа, чтобы пустили. За ней Саввинька, чтобы не потерялся. За ним старшая Олюшка идет сама, всё время оборачиваясь на отца и мать. За ней Анна с Иринкой на руках. Последним идет муж, взявший на руки Машу. Каждый держит другого за руку или полу́ пальто. И до ужаса боится эту связь оборвать.

– Не бойся, Олюшка! – Анна перекидывает Иру с одной руки на другую, пробует смахнуть выбившуюся челку у старшей дочери с лица. – Почти дошли. Сейчас поднимемся на борт, и всё закончится.

– Живот болит, – жалуется Оля. – В уборную надо.

– Подожди совсем немного. Сейчас поднимемся на корабль, в каютах есть уборные.

Девочка испуганно жмется, шепчет:

– Очень надо.

На живот Олюшка со вчерашнего вечера жалуется. В другое время позвали бы девочке доктора и уложили в кровать. А теперь ни доктора, ни завтрака хорошего – вчерашнюю булку с чаем дожевали, как животу не болеть.

– Терпеть придется!

Мать Анны строга. Даже на любимую внучку кидает испепеляющий взгляд.

Почти пробились. Толпа вжимает их в трап, пока мать требует позвать к ней капитана Корпса, с которым договорено по поводу княгини Истоминой и ее семьи.

– Не могу терпеть, мамочка! Не могу…

Скрюченная приступом боли Оля почти садится на корточки, если в такой толпе вообще можно присесть, не приведи господь, сейчас ее задавят.

– Позор может случиться, мамушка!

Глаза такие, что не помочь девочке невозможно.

– Мы быстро с Олюшкой отойдем!

Анна хочет отдать Ирочку на руки мужу, но тот не может Машу с рук спустить, девочка обхватила отца ручками за шею и прячет личико у него на груди. На одной руке у него Маша, в другой чемодан с детскими вещами, Иришку никак не взять.

– Куда отойдете? Уборные в порту не работают – революция! Раньше думать нужно было, в имении! Теперь терпи! – Мать непреклонна и даже зла.

Анна смотрит на мужа, муж молчит. Олюшка, вцепившись в ее ногу, опускается всё ниже. Иришка жмется к ней, как Маша к отцу.

– Мы отойдем! – Тон, которого Анна сама от себя не ожидает. Почти равный материнскому, не терпящий возражений. – Олюшка, осторожнее. Поднимайся и пойдем. Выбраться и вернуться обратно как можно скорее надобно. Ближе ко мне, держись крепче, иначе задавят.

Анна протягивает Иринку матери, но та младшую внучку на руки брать не намерена, а машет английскому капитану, которому мичман показывает на нее.

– Давайте я Ирочку подержу.