Техника «косого взгляда». Критика гетеронормативного порядка

Вначале я думала написать иную статью, скорее в философском ключе: о «бытии» в бытии гомосексуалистом. Перспектива быть чем-то, даже за деньги, всегда вызывала у меня некоторую тревогу, потому что «быть» геем, «быть» лесбиянкой, как мне кажется, – это нечто большее, чем просто приказание стать тем, кем я уже являюсь. И моя тревога нисколько не утихнет, если сказать, что это «часть» того, что я есть. Говорение или письмо

в качестве лесбиянки кажется парадоксальным проявлением этого «я», которое не ощущается ни как истинное, ни как ложное. Потому что это производство, обычно в ответ на просьбу выйти или написать от имени идентичности, которая, будучи произведена, порой работает как политически эффективный фантазм. Я испытываю дискомфорт в отношении «лесбийских теорий и теорий геев», потому что, как я писала в другой работе [6], категории идентичности, как правило, бывают инструментами регламентирующих режимов – либо как нормализующие категории структур угнетения, либо как объединяющие принципы для освободительной борьбы с самим этим угнетением. Я не хочу сказать, что не буду выступать по политическим вопросам под знаком лесбиянки, но имею в виду, что мне бы хотелось, чтобы существовала постоянная неясность касательно того, что же этот знак означает. Поэтому непонятно, как я могу участвовать в этом сборнике и появиться под его заглавием, поскольку он содержит набор терминов, которые я предлагаю поставить под вопрос. Один из рисков, на которые я иду, – оказаться заново захваченной знаком, под которым я пишу, и именно этот риск я хочу тематизировать. Предположение о том, что обращение к идентичности[21]

– это всегда риск, не подразумевает, что сопротивление данному «обращению» всегда является только симптомом самому себе вмененной гомофобии. Действительно, из перспективы философии Фуко можно сказать, что утверждение «гомосексуальности» само является продолжением дискурса гомофобии. И все-таки «дискурс», как пишет Фуко на той же странице, «может быть одновременно и инструментом, и эффектом власти, но также и препятствием, упором, точкой сопротивления или отправным пунктом для противоположной стратегии» [4: c. 202].

Поэтому я скептически отношусь к тому, как определяется «я», когда оно работает под рубрикой знака лесбиянки; его гомофобская детерминированность доставляет мне не меньшее неудобство, чем нормативные определения, предлагаемые членами «сообщества геев и лесбиянок». Категории идентичности вызывают у меня постоянное беспокойство, я рассматриваю их как неизменный камень преткновения и понимаю их, точнее даже требую такого понимания, в качестве места необходимого беспокойства. В сущности, если бы категория перестала вызывать беспокойство, я потеряла бы к ней интерес: именно удовольствие, производимое неустойчивостью этих категорий, поддерживает различные эротические практики, которые в первую очередь и делают меня кандидаткой на эту категорию. Принять термины какой-то категории идентичности означало бы обратиться против той самой сексуальности, на описание которой претендует эта категория; и это, возможно, верно для любой категории идентичности, которая стремится не столько «освобождать», сколько контролировать тот эротизм, на описание и санкционирование которого она претендует.

И, что еще хуже, я не понимаю, что такое «теория», и не заинтересована в том, чтобы быть представленной в качестве ее защитницы, еще меньше в том, чтобы быть обозначенной как часть элитарной толпы, занимающейся теорией геев и лесбиянок, которая стремится обеспечить легитимность и одомашнивание исследований геев и лесбиянок в рамках академии. Есть ли заранее данное различие между теорией, политикой, культурой и медиа? Какую роль играет в этом разделении подавление интертекстуального письма, которое вполне могло бы породить совершенно иные эпистемологические карты? Но я пишу здесь и сейчас: не слишком ли поздно? Может ли данный текст да и вообще любые тексты отвергнуть те условия, на которых они апроприируются даже тогда, когда сам же колонизирующий дискурс и дает возможность или производит этот камень преткновения, это сопротивление? Как я могу передать парадоксальную ситуацию этой зависимости и отказа?

Если политическая задача – показать, что теория никогда не является просто theoria

в смысле неангажированного созерцания, и настоять на том, что она полностью политическая (phronesis или даже praxis), тогда почему бы не назвать эту операцию политикой или каким-либо ее вариантом, трансформированным по необходимости?