Телепатическое ружьё

Вдоль дороги за сетчатой оградой двигались по бездорожью толпы людей с косами в руках — Администрация полей и огородов, объединившись на время с Администрацией садов и лугов, шла воевать Администрацию минеральных удобрений.

Пассажиры автобуса оживленно переговаривались. Большинство было очень довольно проведенным днем. Женщина-тумба демонстрировала всем огромный, со сковороду величиной, насквозь выеденный червями гриб. Инвалид сумел где-то напиться и сейчас спал, блаженно посапывая. Экс-фельдъегерь сидел в последнем ряду и мрачным взором сверлил спину отца.

Впереди шел оживленный спор на злободневные темы. Необходимо создать Администрацию Администраций, предлагал кто-то, вот тогда, наверное, будет порядок. Нет, возражали ему. Было уже такое! Без толку! Порядок может навести только Администрация армии, она это умеет. Да бросьте вы, следовали ответные возражения. Чем она, интересно, этот порядок наведет? Разве вам неизвестно, что Администрация армии рассорилась с Администрацией оружия, и та ей который год даже ржавого штыка не дает.

Автобус еще несколько раз останавливали для досмотра дорожники, но уже из другой, раскольнической администрации. Багровое солнце садилось за дальним лесом, высоко в небе дрожал узкий бледный серп месяца, тень от автобуса протянулась далеко-далеко в поля.

Мальчик устал плакать и постепенно успокоился.

— Папа, ведь нам повезет когда-нибудь? — спросил он, прижавшись щекой к плечу отца.

— Конечно, — ответил тот, — когда-нибудь повезет. Обязательно.

Но отец твердо знал, что им никогда не повезет, а если такое вдруг и случится, он, как сегодня, предпримет все возможное, чтобы помешать этому. Пускай в сердце ребенка навсегда поселятся обида и горечь, которые со временем обязательно перерастут в сознательную необоримую ненависть.

Ненависть не только к этой одной-единственной, конкретной Администрации, но и ко всем другим Администрациям на свете.

И совсем не исключено, что когда-нибудь именно этот мальчик вместе со своими возмужавшими сверстниками сделает то, что не удалось сделать отцу и его поколению — одолеет, разрушит, свергнет к чертям собачьим все эти администрации, тихо и постепенно, без насилия и выстрелов, без митингов и кровопролитной борьбы, захватившие некогда власть в этой не слишком большой, но и не такой уж маленькой, не очень богатой, но и не совершенно нищей, не то чтобы дикой, но и не совсем цивилизованной стране.

Он верил в это, потому что больше верить было не во что.

Мёртвая вода

Сначала была только боль — огромная, черная, вечная. Все его естество, казалось, целиком состояло из этой боли. Он различал десятки ее оттенков, она пульсировала в каждом нерве, в каждой клетке, она жила вместе с ним, то собираясь в один непереносимо мучительный комок, то кипятком растекаясь по всему телу. Была боль, которая будила его, вырывая из омута небытия, и была боль, которая ввергала в состояние, мало отличимое от смерти.

Потом появился свет — тусклый, красный, сам по себе ничего не значащий. Время шло, свет постепенно разгорался, а боль мало-помалу стихала.

Однажды он очнулся от воя — гнусного, протяжного, монотонного. Так могла выть только самая примитивная, обделенная всякими признаками души тварь, к примеру — раздавленный дождевой червь, если бы природа наделила его вдруг голосом. Звук то усиливался, то угасал, и, казалось, ему не будет конца. Вой досаждал сильнее боли, гнал прочь спасительное забытье, сводил с ума. Не выдержав этой новой пытки, он закричал, вернее, попытался закричать. В заунывном глухом вое возникли истерические взвизгивания, и он понял, что вой этот принадлежит ему самому.

В красном тумане над ним шевелились огромные неясные тени. Изредка он слышал голоса — гортанные, гулкие, незнакомые. Он ощущал чьи-то прикосновения. Иногда они приносили сладостное облегчение, иногда после них боль взрывалась ослепительным фейерверком.

Понемногу он познавал окружающий мир и самого себя. Ему стали доступны новые чувства — голод, жажда. Он различал свежий терпкий запах трав, составлявших его жесткое ложе. Он знал уже, что прозрачный сверкающий предмет, похожий одновременно и на пламя свечи и на осколок льда, появление которого всякий раз приносило избавление от боли, называется «шебаут», а горячее красное пятно, с удивительным постоянством возникающее в поле его зрения, имеет собственное имя — «Алхаран». Однако пустая, как треснувший кувшин, выжженная страданиями память все же подсказывала ему, что нечто подобное: круглое, горячее, но только не багрово-красное, а золотисто-желтое, он уже видел где-то, и называлось оно тогда совсем по-другому — «Солнце».