Тельняшка математика

– Полгода назад я ушла от мужа. А нужно бы сразу. Я быстро поняла, что все это не мое. Да и он оказался, ну, скажу мягче, чужим человеком. Но я долго упрямилась, верить себе не хотела. Не хотела признавать поражение. Вот и не уходила. Но месяц от месяца все становилось прозрачней. Потом был случай… Не хочу сейчас о нем. В общем, ушла. В Москву мне возвращаться было стыдно. Я перебралась жить к одной знакомой и осталась там. Но он проходу не давал, и все это было грязно, противно. Тогда я плюнула и вернулась домой. В конце концов, мне и должно быть стыдно. Сама виновата. Ну, вот под Новый год прилетела – подарок Деда Мороза.

Я слушал ее, и то наваждение, что явилось у крыльца нашего флигелька, постепенно исчезало. Хоть нерадостно, хоть больно – почти физически больно – было это исчезновение. Да, рядом сидит Наташа, та самая, почти совсем не изменилась. И свитер «печка». И руки держит, как всегда. Все в ней знакомое, будто вчера только виделись. Но не та Наташа, встали между нами эти два с половиной года. Ведь был же муж. Плохо ли, хорошо ли, но столько месяцев были они вместе, рядом. И не могло так случиться, чтобы от этого времени ничего не осталось в ней. Чего-то инородного, чужого, ненавистного мне уже по одному тому, что это от него. Может быть, интонация, выражение, словечко. И даже когда этого нет, когда все как было, только и жди: сейчас что-то такое выползет на свет. Видимо, эти мои мысли тенью пробежали по лицу, и Наташа – она всегда удивительно точно угадывала все, о чем я думаю, – догадалась о них. Она вытащила ладонь из рукава и положила на мою руку.

– Думаешь, я чужой стала? Нет, я только с тобой и была такой, какая есть на самом деле. Я и сейчас такая, правда виноватая, но…

Нам принесли еду, и потому, когда я убрал руку, это не выглядело нарочитым жестом. Мне, наконец, показалось, что обретена почва под ногами. Иллюзии рассеивались, и все принимало реальный вид. Что ж особенного, в конце концов, происходит? Мы любили друг друга когда-то прежде. Время прошло. Почему бы нам не встретиться вот так по-дружески? Поговорить, обменяться новостями. А про все другое нечего думать. Наташа, увидев обилие еды, сказала с тревогой:

– Слушай, ты разоришься.

– Ерунда! – сказал я, красуясь обретенной наконец легкостью. – Теперь не студенческие времена. А к тому же недавно была премия. Словом, пируем без оглядки.

Я налил по фужерам вино и потянулся к ней чокаться:

– За твое счастье, Наташа!

Она сразу погрустнела, отвела свой фужер:

– Выпьем лучше без тостов.

Я пожал плечами:

– Как хочешь.

Я добился, чего хотел – мягко и незаметно превратил разговор в обмен информацией. Рассказывал Наташе про институт, про Ренча, про «болотный вариант», спрашивал ее про дела, про родителей, про Любу. Она покорно отвечала, но чувствовалось – ей нужен совсем другой разговор. Так мы и плели каждый свое кружево.

Наташа рассказала, что бросила немецкое отделение (так и не полюбила дойч) и теперь снова учится на очном, на классике, хотя из-за этого пришлось вернуться на третий курс.

– Ничего, – сказала она, – и здесь начала с той самой точки, чтоб вырезались эти годы, чтоб не было их. Зато теперь вся в латыни, в греческом. Вспомнила, догнала. Как же я теперь занимаюсь! Под маминым крылышком и забот других нет.

И она опять сникла, поняв, что самым этим сравнением доказала – ничего из жизни не вычеркнуть.

Я поехал провожать ее. Мы вышли из метро и, ведя все тот же незначительный разговор, двинулись к соснячку. Наташа говорила про тундру, я слушал и совершенно не обращал внимания на то, где мы идем.

Потом что-то будто толкнуло меня, я посмотрел по сторонам и увидел, что мы вышли на то самое место, где два с половиной года назад я наткнулся на Наташу и того, кто стал ее мужем. И это воспоминание резануло так остро, что я остановился. Наташа оборвала себя на полуслове, оглянулась и тоже узнала этот поворот дорожки. Она издала странный клокочущий звук и сразу же заревела громко, в голос.

– Ну что ты? – сказал я. – Зачем?

Она судорожно прижалась ко мне, схватила за плечи, спрятала лицо в моем шарфе. Ее трясло, она захлебывалась.

От моего старательно выработанного спокойствия не осталось и следа. Я тоже готов был разреветься – так жалко было ее, себя. Портфель в правой руке сковывал движения. Я бросил его на дорогу и стал гладить ее плечи:

– Ну что ты? Ну успокойся! Не надо!

Ее тело начало сползать вниз, я не успел ее подхватить и вдруг понял, что она стоит передо мной на коленях.

– Прости меня, Медведь, прости, – выдохнула она между всхлипами. – Найди в себе силы простить меня.

Я подхватил ее, поставил на ноги, стал стряхивать снег с шубы, с колен и все повторял:

– Ну, что ты, что ты? Ну, успокойся.

Наташа резко отскочила от меня. Крикнула:

– Не ходи дальше! Не могу, – и громко всхлипывая, побежала к дому.