Тельняшка — моряцкая рубашка. Повести

А перед танками была поставлена задача: прорваться вперёд, прикрыть наступление пехоты с фланга и этим сорвать замысел врага — не дать ему спокойно отойти.

Однако, прежде чем решить эту главную задачу, надо было решить ещё две: разминировать дорожку через ничейный участок фронта — это первое. А потом по этой дорожке жизни должны были проползти разведчики и доложить командиру танкистов, что за возню предприняли фашисты.

Вот уже пошли по раскисшей земле сапёры со своими пищалками в наушниках миноискателей.

В землянке, склонившись над картой, сидел майор Елюгин. Разноцветные линии и стрелы — прямые и загнутые — пестрели по всей карте. И, хотя на карте этой было множество всяких знаков, казалась она майору немой: многое в ней было неизвестно.

В тот день майор Елюгин не был похож на того Елюгина, с которым за круглым столом в саду под яблонями сидел профессор Бочин.

В землянке склонился над картой молодой человек с чёрными усиками и такими смугло-бордовыми щеками, будто он только сегодня вернулся с юга, где загорал и купался. Елюгину не было тогда и тридцати лет. Он мог не спать две-три ночи подряд, мог сутки не вспоминать о еде, мог — и так оно и было — сам обмотать себе бинтом руку, задетую пулей, и тут же забыть о ранении, мог спать, сидя у стола и положив голову на руки.

Елюгина любили в полку, как всегда и везде любят людей весёлых и смелых, прямых и бесхитростных — таких, с которыми забывается страх и жизнь кажется легче, даже если она и очень тяжела.

А майор Елюгин так же любил сержанта Сергиенко, которого в части называли «Добре». Да, имя это шло к нему как нельзя лучше. Когда на отдыхе (в армии отдых понятие условное) надо было нарубить дров, выкопать проход в землянке или очистить снег, пока ещё думали, кому бы это поручить, Сергиенко говорил, будто угадывал мысли майора:

«Добре, я зроблю».

Когда он возвращался с передовой и Сергиенко спрашивали: «Ну, как там?» — он говорил: «Добре. Наши «катюши» дают Гитлеру прикурить».

Майор, встречая Сергиенко, часто задавал ему один и тот же немудрящий вопрос:

«Как дела, сержант?»

И ответ был всегда один:

«Добре».

Посылая Сергиенко в разведку, майор спросил:

— Задача понята добре?

— Добре понята. — Сергиенко улыбнулся, и на его чуть скуластом смуглом лице сверкнули ровные белые зубы. — А як же! С четырьмя бойцами пройти дорогой, что проложат сапёры. Буде як раз темно, як подползём к озеру. Ну, и развидать, шо там фашист шебуршит. И з темнотою же возвернуться живым и без царапинок.

— Вот это добре! — Елюгин поднялся и теперь стоял лицом к лицу с сержантом.

Тот лихо подбросил согнутую ладонь к правой брови, щёлкнул каблуками, и снова чуть-чуть блеснули его белые зубы.

Улыбнулся и Елюгин:

— Значит, скоро добре отдохнём…

ЛИСТОК ИЗ ТЕТРАДИ

Они, эти бесстрашные люди, как бы играли в войну, как это и бывает со смельчаками. А в душе знали, что задача трудная, рискованная, опасная. И что там — отдых в Новгороде?! Живыми бы остаться к завтрашнему дню. Но об этом старались не говорить. Улыбались. Шутили. Говорили так, как говорят, когда идут на прогулку…

Сержанту надо было отправляться в разведку. Уже спустился в землянку и стал рядом с ним, чуть согнувшись, высокий танкист в чёрном и мягком, будто ватная стёганка, шлеме.

— Старшина Убийволк будет с вами, — сказал майор, показывая на танкиста. — Вы знакомы?

— А як же! Добре знакомы!

— Тем лучше. — Майор протянул руку к Убийволку. — По рации он свяжется со мной. Я буду в головном танке. Ну, что, Сергиенко, не всё добре? Что, просьба есть?

— Есть.

Он ведь, сержант, ещё десять минут назад не знал, что пойдёт сквозь «ничейную» землю, через линию фронта, что в сумерках поползёт в расположение врагов. Здесь прятались мины; тронь только взрыватель — разорвут; здесь десятки пар глаз следят в бинокли и подзорные трубы за каждым квадратным метром земли; здесь смерть поджидает его, Феофана Сергиенко, на каждом шагу.

Отправляясь в разведку, Сергиенко шутил, хотя знал, что идёт на опасное задание. Елюгин видел, как несколько минут назад, получив задание, Сергиенко писал что-то на тетрадном листке. Может быть, письмо родным, а может быть, рапорт, заявление. Майор ждал, когда Сергиенко скажет об этом.