Тело каждого: книга о свободе

В 1923 году у него обнаружили злокачественную язву. Ему сделали серьезную операцию под местным наркозом и удалили часть челюсти и нёба. Его рот и носовая полость превратились в одну зияющую дыру, он оглох на правое ухо. Он не мог есть и говорить без жуткого протеза, прозванного в семье «чудовищем», который постоянно вызывал боль и раздражение и искажал его голос так, словно он говорил с кляпом во рту. В течение нескольких лет ему сделали десятки операций (тридцать три на момент смерти). Стоит помнить, что на протяжении всего конфликта с Райхом Фрейд обитал в теле, подверженном сильнейшей боли.

Теория оргазма коробила Фрейда, но еще больше его беспокоил сдвиг Райха в сторону политики. Райх приехал к нему, чтобы обсудить свои новые идеи, но разговор зашел в тупик. «Фрейд не желал иметь дела с политикой… Он твердо стоял на своем, как и я»[160]. Голоса никто из них не повышал, но стало понятно, что они достигли точки, где их пути расходятся. Райх провел у него где-то полтора часа; уходя, он обернулся и увидел, как Фрейд ходит «туда-сюда, туда-сюда, быстро, туда-сюда по комнате»[161]

. Райх, посвятивший всю взрослую жизнь наблюдению и толкованию поведения тел, в этот раз четко увидел животное в клетке.

Мужчины больше никогда не виделись наедине, но на протяжении следующих лет Фрейд был в курсе политической деятельности Райха. Он считал, что под властью нацистов психоанализ может выжить, только придерживаясь политической нейтральности, но крайне публичный активизм Райха и связи с коммунистами несли угрозу этой стратегии. Анна Фрейд говорила в письме от 27 апреля 1933 года, через месяц после того, как страшный Закон о чрезвычайных полномочиях подтвердил размах власти нового режима: «Чего мой отец не может простить Райху, так это того, что из-за него психоанализ стал политизированным. Психоанализ никак не причастен к политике»[162].

Той весной нацистское правительство поставило Берлинский психоаналитический институт перед выбором: подвергнуться ариизации либо прекратить свое существование. Райх голосовал за закрытие, но оказался в меньшинстве. Большинство аналитиков-евреев эмигрировали (как раз тогда Райх бежал через горы, притворившись туристом-лыжником), а институт остался работать под руководством сторонников нацистов. В последующие годы уцелевшие книги Фрейда окажутся заперты в «шкафу с ядами», а знаменитая бесплатная клиника превратится из рассадника левого идеализма в то, что Элизабет Энн Данто называла «чудовищным сортировочным пунктом, где психоаналитики приговаривали пациентов к смерти»[163].

Райх понимал, что психоанализ не сможет сохранить нейтралитет в условиях фашизма, но Фрейд твердо стоял на умеренной позиции. Если Райха нельзя заставить молчать, то ему придется уйти. Фрейд был слишком болен, чтобы лично присутствовать на ежегодном конгрессе Международной психоаналитической ассоциации в Люцерне в 1934 году, но он дал добро на то, что там произошло, показав, насколько он мог быть холоден и беспощаден. Райх, с трудом преодолевший на корабле путь из Дании в Бельгию в обход Германии, получил приглашение на закрытое слушание от Анны Фрейд и Эрнеста Джонса, английского президента Ассоциации. Они сообщили ему, что его политическая деятельность наносит ущерб психоанализу, и попросили уйти в отставку. Сначала он отказался и обвинил их в пособничестве фашизму, но, когда стало понятно, что они настроены абсолютно серьезно, он таки согласился. Остаток конгресса он изливал свое возмущение и ярость каждому, кто готов был его слушать, – дикая, одинокая фигура. Коллеги шептались, что он сошел с ума, но, если бы из меня сделали козла отпущения в угоду нацистам, я бы тоже рвала и метала.

В возрасте тридцати семи лет он был отвергнут Фрейдом, очень непростым, но обожаемым отцом. Этот болезненный, потрясший Райха разрыв нанес фундаментальный ущерб его работе. «Я потерял буквально всех друзей в профессиональных кругах»[164], – пишет он в «Людях в беде»; но дело было не только в этом. Он потерял контекст, профессию, которая была его домом больше пятнадцати лет. До конца жизни он будет работать в изоляции, вне института или системы, которая могла бы сдерживать его блажные и девиантные идеи.

Иные аналитики, отвергнутые Фрейдом, переживали нервный срыв или даже совершали самоубийство, но Райх был твердо намерен доказать свою правоту. Он верил: должна быть причина, почему люди предпочитают фашизм свободе. Как вышло, что ими так легко манипулировать? Очевидно, что его политическая деятельность в Берлине ни к чему не привела. Люди были слишком скованны, неподатливы, напуганы перспективой освобождения. Их витальная энергия как будто перегорожена стеной. Ошибкой с его стороны было пытаться улучшить структуры, внутри которых они живут. Что, если, подумал он, проблема в корне биологическая? Не нужно революции. Нужно придумать способ воздействовать непосредственно на либидо – энергию жизни. Поломанные люди делают поломанным мир. Только люди, чья витальная энергия течет без препятствий, готовы к настоящей свободе.