Тело любит правду. Как заговорить на том языке, который тело способно понять

Человек, который обнаружил, что враг наводит на него порчу, представляет собой жалкое зрелище. У него растерянный и подавленный вид, взгляд прикован к нацеленному на него предмету, руки подняты, словно он надеется заслониться от смертельного яда, который, как ему кажется, проникает в его тело. Щеки у него бледнеют, глаза стекленеют, лицо выражает ужас… Он пытается кричать, но обычно звуки не могут вырваться из сжатого горла, и лишь белая пена выступает в углах рта. Тело начинает бить дрожь, мышцы непроизвольно сокращаются. Смерть его теперь — дело нескольких дней. Так выдающийся физиолог Уолтер Б. Кеннон, именем которого названа реакции борьбы или бегства (fight or flight), рассказывает о многократно описанном антропологами феномене «смерти от порчи» у народов, ведущих первобытный образ жизни. Эту физиологическую драму он связывает с той властью, которую наши верования могут иметь над самыми глубинными и архаическими областями нашего мозга, которые у нас общие со всеми млекопитающими, а некоторые даже и с рептилиями. Они играют ключевую роль в гормональном и иммунологическом балансе всех функций тела: выработке кортизола и адреналина, контроле над NK-лимфоцитами — «естественными киллерами», постоянно уничтожающими бактерии и предраковые клетки, и т. д. Их нормальная работа необходима для гармоничного функционирования организма; если оно нарушается, это неизбежно ведет к болезни или, как видно из этого рассказа, к смерти.

В блестящем эссе, написанном в 1942 году, Кеннон ограничивается замечаниями по поводу «туземцев», которых он называет «невежественными, суеверными и легковерными». Однако мы с вами с точки зрения неврологии и физиологии устроены точно так же. Хотя, конечно, нечасто увидишь, чтобы кто-то из наших сограждан падал замертво перед посохом злобного шамана, мы, как и наши «туземные» братья, чувствительны к символическим манифестациям, которые выносят нам приговор. Многие ли из нас, столкнувшись с раком, СПИДом или просто диагнозом «бесплодие», избежали физиологических последствий этих тяжких болезней, затрагивающих глубинное устройство наших клеток? Одеяние и ритуальные предметы наших «шаманов» — врачей — сегодня иные: белый халат, стетоскоп, сканер. Но если мы верим в медицинскую науку, их заявления по-прежнему воздействуют на все уровни нашего организма. И хотя мы представляем себе угрожающих «демонов» в более научных терминах — опухоль, вирус, иммунодефицит, — это лишь дает этим образам еще большую власть над нашей физиологией.

Для каждой из тяжелых болезней разработаны методы, позволяющие оценить возможность возникновения рецидива в течение года, двух, трех лет и т. д. Но при любом заболевании часть больных не вписывается в статистику. Так, Майкл Шейер из университета Карнеги Меллон показал, что после операции на открытом сердце больные, оптимистично рассматривающие свои шансы выкарабкаться, реже других снова оказываются в больнице — и это вне зависимости от тяжести их состояния. Аналогичное исследование, проведенное среди больных СПИДом, показало, что те, кто безоговорочно верил в действенность лечения, через два года были в гораздо лучшем состоянии.

Какие из этого выводы? Что надо сказать своему врачу «Доктор, солгите мне!»? Я так не думаю. Оптимизм, поддерживающий нас перед лицом пугающих диагнозов, должен основываться на правде. Достаточно напомнить себе, что минимум один процент случаев вообще не вписывается ни в какие прогнозы. Надо сосредоточиться на том, что сделали эти люди для того, чтобы выкарабкаться, и всем сердцем принять это для себя. Это и есть противоядие медицинскому «сглазу».

Апрель 2000

Рождение души

Дени М. готовится умереть. Ему тридцать два года.

Он врач, как и я. Последние несколько месяцев его пожирает неизвестно откуда взявшаяся лимфома. Он часто приходит поговорить со мной об этом. Он говорит, что хочет понимать, полностью всё осознавать, пусть даже в страхе, пусть даже перед лицом пустоты. Я в основном слушаю, потому что на самом деле он понимает всё гораздо лучше меня.

«Что мне помогло сначала — это то, что однажды утром я понял, что не одинок. Пусть даже я еще такой молодой, но я как-то разом увидел, что мы все в одной лодке. Все эти люди на улице, диктор на телевидении, и президент, и ты… Даже ты, — говорит он, избегая смотреть на меня, — ты тоже умрешь. Это кажется глупым, но, когда я об этом думаю, это меня успокаивает. Это общая для всех судьба, и я связан с вами всеми и со всеми нашими предками и потомками. Я не утратил свой членский билет».

В сновидениях Дени по-прежнему преследуют вампиры — прозрачный символ смерти, которая идет по его следу. Но однажды ему снится другой сон. Вампиры догоняют его и вонзают когти и зубы в его плоть. Дени кричит от боли и просыпается в поту. Он никогда еще об этом не думал: «Мне теперь страшно не только умирать, но и страдать». Он успокаивается только тогда, когда мы с ним разрабатываем точный план, как избежать всякой боли, вплоть до того, чтобы, если понадобится, сократить его жизнь.