Тело призрака

Каськов сразу же почувствовал симпатию к человеку, пришедшему из наполовину забытого им мира, и уже не пытался искать у него черты чертовщины.

— Конечно, конечно, — поспешил он согласиться с предложением искусствоведа.

Одним движение руки Виктор смахнул со стола остатки вчерашней скудной трапезы, сдул крошки со стула и предложил гостю сесть. Сам он обосновался на кровати, набросив на нее затертый гобелен, который когда-то собственноручно выткал.

К коньяку Яков Захарович достал бутерброды с лососиной и красной икрой, нарезанный на ломтики сыр и банку маслин. Только после третьей рюмки Каськов почувствовал интерес к теме, высказанной гостем.

— Так вы говорите — выставка? Какая? Где? Кто еще будет участвовать? — быстро выпалил он, успев заготовить набор вопросов.

— Это очень престижное мероприятие, — любезничал искусствовед. — Собираем весь цвет отечественной живописи, да и сама идея весьма интересна: "Будущее России". Планируем ее проведение, естественно, в Манеже. Мы думаем представить три ваших работы. После выставки состоится аукцион, на который вы можете их предложить. Уже есть интерес покупателей, в том числе и зарубежных.

Каськов стал лихорадочно соображать, какие полотна у него остались, и подойдут ли они?

— Вы хотите какие-то конкретные картины? — спросил он, выпивая очередную порцию коньяка и с грустью глядя, как янтарная жидкость неумолимо убывает.

— По крайней мере, одну мы держали на примете, — сказал Яков Захарович, доставая из портфеля следующую, точно такую же бутылку. — Я имею в виду вашу работу под названием "Голгофа-триптих". Кстати, говорят, у нее какая-то особая история.

Виктор с облегчением вздохнул. Эту картину он не продал, как, впрочем, и те, где ему позировала жена, которую он при всей отвязанности нынешней жизни предать таким способом не мог.

— Да, она уникальна, — гордо произнес он. — Видите ли, я написал ее на старом холсте, где был портрет Ленина. И бывают такие моменты, когда он проступает сквозь мои краски.

— Это очень интересно, — заметил гость. — На нее можно посмотреть?

— Да хоть сейчас, — предложил Каськов и добавил: — Вы пока наливайте, а я принесу картину.

Через минуту он поставил ее на мольберт, который пустовал уже долгие месяцы. На холсте изображались три креста. На центральном был распят Иисус Христос, а на боковых — не преступники, как описано в Евангелии, а седой старик и молодой человек с нежным лицом и опущенными потрепанными крыльями сероватого цвета.

Яков Захарович долго стоял перед полотном, внимательно вглядываясь в него.

— Казнив Христа, они одновременно распяли Бога-отца и Бога-духа? — спросил он.

— Да, все они испытывали нечеловеческие мучения, — отрешенно проговорил Виктор.

— Кажется, вы написали картину сразу после выписки из больницы? Это имеет какое-то отношение к автокатастрофе и вашей клинической смерти? — продолжил расспрос искусствовед.

— Вы хорошо осведомлены о моем творчестве, — вдруг резко выкрикнул художник. — Да, я был там и видел то, о чем никому никогда не скажу!

— Не волнуйтесь, — мягко успокоил его гость. — У каждого из нас в жизни своя судьба и своя миссия. Давайте лучше еще выпьем: за вас, ваше творчество и эту гениальную картину, которую мир еще очень высоко оценит!

— Вы так считаете? — тихо произнес Каськов и, заметив кивок головой, опрокинул рюмку.

После недолгого молчания Яков Захарович поинтересовался:

— Вы извините, Виктор, но я так и не рассмотрел Ленина. Требуются какие-то особые условия, чтобы он проступил?

— Честно говоря, я и сам не знаю, что нужно для того, чтобы он "проявился". Иногда это происходит при ярком свете, иногда — наоборот, в сумерках.

— Очень интересно, — отметил гость и разлил очередную порцию спиртного.

Все остальное Каськов помнил смутно. Он подписал бумаги, которые, кстати, остались у него и подтверждали передачу трех картин выставочному комитету. Двое прибывших людей в комбинезонах унесли их, а вскоре следом ушел и искусствовед, оставив Виктору еще одну бутылку и гору закуски: все это, видимо, доставили те же рабочие.

Утром снова явилась белая муза и уже более ласковым тоном, вновь напомнившим ему жену, сказала:

— Молодец! Я к тебе еще вернусь!

21

Рассказ Юрия Куркова совершенно не впечатлил начальника следственной группы. Полудетские провокации правых никак не указывали на то, что именно они замешаны в преступлении. В конце концов, они всегда говорили: "Наша цель — коммунизм", точно обозначая мишень своих ударов.

Зато новости, которые сообщил Сивцов, привели группу в состояние возбуждения.

— Наконец-то появился след, — вскричал Антон Корицкий и почти восхищенно добавил: — И даже жмурик обозначился!

Роман Рахматов поддержал коллегу, заметив:

— Этот тоннель мне просто не давал покоя.

Только Юрий пытался сохранить невозмутимый вид и даже выразил сомнение:

— Может статься, что погибший никакого отношения к делу не имеет.