Телохранители для апостола

Дальше все как всегда. Как на Гренаде, как в Ираке. Руки развязаны, пока мировое сообщество пребывает в состоянии шока от содеянного международными террористическими организациями. И, главное, эти арабские государства дают им убежище. Так кто же, как не мы, кто же станет носителем мира, стражем спокойствия и адептом насаждения демократии.

Максим вспомнил свой вчерашний разговор с отцом Лонгином. Они сидели в его гостиничном номере и ждали Рослякова. Алексеев спросил:

— Простите, если я выгляжу нетактичным, но мне кажется очень странным ваш поступок.

— Какой? — со вздохом спросил священник.

— Вы ушли из разведки. И не куда-то, а в монастырь.

— И что же? Что в это странного? В монастырях очень много людей, которые осознанно пришли туда в зрелом возрасте. Просто наступает такой момент в жизни, когда для тебя важнее всего становится именно это.

— Но ведь кому, как не вам, полковнику разведки, не знать, какая борьба идет за спинами обывателя. Не важнее борьба за свою родину, борьба с международной угрозой миру? Знаете, кое-кто легкомысленно намекает, что вы сломались, что у вас произошла какая-то перемена в…

— Договаривайте, молодой человек, не стесняйтесь, — предложил очень спокойно священник, — перемена в психике, хотите вы сказать? Это ничего. И это не проблема. Подумаешь, кто-то про тебя что-то сказал. Язык есть у каждого, только не каждый умеет им пользоваться. Родители и школа не научили, интеллекта не хватило.

— Вы намекаете, что у меня тоже беда с интеллектом, — рассмеялся Максим. — Я по другой причине завел этот разговор.

— Я знаю, по какой именно. Вы молоды и не все еще понимаете. Это приходит с годами, с возрастом. Может, тогда, когда приходит старость, а с ней и мудрость. Вы знакомы с таким мнением, что человек, как правило, не ценит чего-то, пока этого не лишится, не потеряет. Вот так и у поживших людей, у кого за плечами годы и годы. Оглянешься назад и понимаешь, что такое безысходность. Того не вернешь, этого уже не сделаешь, и ничего заново прожить не удастся. Есть ошибки, которых не исправить, не исправить физически.

— Я вас не понимаю.

— Это нормально, это естественно, Максим. Вот вы молодой, крепкий оперативник. Вы идейный, потому что сюда иных не берут. Слишком не пропорциональна зарплата тем усилиям и тому риску, который сопутствует профессии. Но вы здесь. Так вот, скажите мне, как вы относитесь к педофилам? Вон сколько случаев по стране, сколько девочек погибло от рук извращенцев.

— Дотянулся бы — до суда своими руками удавил! — брезгливо процедил Максим. — Таким упырям жить нельзя на свете. И умирать они должны так, чтобы обо всем содеянном в последние страшные минуту пожалеть!

— Вот-вот, — с мягкой улыбкой, которая совершенно не соответствовала теме, произнес священник. — Так же вы, наверное, относитесь и к террористам. Они ведь тоже никого не щадят. Они, если их не остановить, оставить на свободе, тоже не перестанут творить свои черные дела, нести людям горе. И ни в чем не повинным людям. Так скажите мне, вы, идейный борец, вы за смертную казнь или пожизненное заключение?

— А черт ее знает! — пожал Максим плечами и спохватился. — Извините, это я… Если честно, то не знаю. Как-то не думал. Я ведь даже не знаю, как они там сидят. Может, и не сидят даже, а… Я помню, в детстве у нас во дворе среди пацанов байки всякие ходили, что приговоренных к смертной казни у нас не расстреливают, а отправляют в урановые рудники. Чтобы пользу приносили, а там они все равно умрут.

— Вот видишь, Максим. Проблема-то не в педофилах. Проблема в нас, проблема в обществе. Не там мы все ищем проблему, не там ее видим. А все потому, что мы еще незрелое общество, не созрели, как личности, как люди.

— Объясните, — с недоуменным видом покрутил головой Максим.

— Педофилы все равно будут периодически появляться. Хотим мы этого или нет. Так же как появляются воры, убийцы и… гении, величайшие мыслители, ученые. Их появление не зависит от нас. А вот как мы к ним относимся — это и есть проблема, наша истинная проблема. Общество, которое готово к насилию, готово совершать кровавые казни, наказывать смертью — вот проблема.

— Тогда прощать?

— Нет, что ты, — улыбнулся священник. — Не о том же речь. Если кто-то из нас опасен для общества, он не должен находиться в обществе. Нельзя давать ему возможность снова совершить страшный грех. Но мы-то сами не должны уподобляться ему. Не гнев они в нас должны будить, а жалость, сострадание, горечь и муки душевные. Девочек жалко, до слез жалко, а их убийц разве нет? Ведь будучи человеком, творением Божьим, и поступить как… даже не как зверь, а как чудовище — это ли не кара?

— Так не убивать их? Оставлять жить в колониях, кормить?